ВОЙНА: МОЗАИКА ДЕТСКИХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ

Приводим ниже фрагменты из сборника «Живая память сердца» (воспоминания о военном и послевоенном детстве, опубликованные Филиалом ФГБОУ ВО «НИУ «МЭИ» в г. Волжском, 2016). О своём детстве вспоминает старшее поколение…

БАСОВА ЛИДИЯ МИХАЙЛОВНА

Я, Басова Лидия Михайловна, родилась в 1937 году в городе Камышине. Когда началась война, мне исполнилось 4 года. Папа, Полтавский Михаил Яковлевич, 1903 г. р., перед войной окончил Ленин­градское военное училище. Он ушел на фронт. Мама, Пелагея Кузьминична, 1906 г. р., осталась с четырьмя детьми. Мой брат Илюша, 1926 года рождения, учился в тан­ковом училище в городе Камышине. В тот день, когда провожали папу, он пришел в увольнение домой, и соседи сказали ему, что все ушли на пристань провожать папу.

Илюша забрал меня из садика и поспешил на пристань р. Волги. Там стояли мама, сестры, все плакали, прощались с папой. Я сидела на плечах у брата и не понимала — куда уходит папа?

Когда началась бомбардировка города, налетели фашистские са­молеты, я гуляла во дворе, отбежала от дома и, протянув руки вверх, проговорила: «Самолет, самолет, забери меня в полет…». Илюша увидел меня, схватил на руки, бегом понес под лестницу дома. Посыпались бомбы. Мама подхватила меня, и мы побежали в подвал.

Сестренка Маша, 1924 года рождения, во время войны работала медсестрой в госпитале в г. Камышине. Сюда привозили раненых солдат из Сталинграда. Папа тоже лежал в госпитале, отказался уезжать: «Я буду воевать!» Он погиб при защите Сталинграда, числится как без вести пропавший. Письма с фронта — 6 писем — я долго хранила, а в 2000 году передала их в Музей-панораму «Сталинградская битва». Мама работала в швейной мастерской — день и ночь шила там шинели и гимнастерки кители для армии. Меня не с кем было оставить, и мама отвела меня в госпиталь к сестре. Я ходила в палаты к раненым и пела им песенку: «Сталин часто курит трубку, а кисета у него нет, я сошью ему на память замечательный кисет». Бойцы меня любили, уже после войны писали письма сестре в г. Ефремов Тульской области отовсюду — с Дальнего Востока, из Прибалтики — и передавали мне приветы — «сестре-певунье». В 2014 году они поздравили сестру с днем рождения — 90 лет — и снова мне привет передали — помнят!

В 1944 году меня отправили в школу, она находилась далеко от дома. Однажды, вернувшись из школы, я не смогла открыть дверной замок — он замерз от холода. Тут соседские дети, мальчик и девочка, посоветовали лизнуть замок — я и лизнула. Язык в крови, облез… В другой раз я свою скакалку закрутила на шее — волосы запутались, шея в ранах. Мама забрала меня из школы, снова отвела в садик. Сказала: «Успеешь, выучишься».

И, правда, я выучилась. Окончила экономический институт, работала экономистом, главным бухгалтером, членом ревизионной комиссии города. Замужем за Басовым Виктором Ивановичем. Сейчас на пенсии, занимаюсь общественной работой, пою в хоре «Рябинушка».

БРЕДИХИНА ТАМАРА ГРИГОРЬЕВНА

Я, Бредихина Тамара Григорьевна (в девичестве Малышева), родилась в городе Сталинграде в Тракторозаводском районе в поселке Южном.

Папа, Малышев Григорий Михайлович, работал на тракторном заводе в пожарной части. Мама, Лидия Романовна, тоже работала на тракторном заводе — на токарном станке.

Из военных дней больше всего запом­нился день — 23 августа 1942 года. Прямо на моих глазах бомба попала в наш дом. После этого мы с мамой убежали от нашего дома куда-то подальше. Папы с нами не было. Его вместе с оборудованием тракторного завода эвакуировали в Рубцовск Алтайского края. Пришлось нам после этой бомбежки жить в овраге в вырытой землянке, а потом — в под­вале разрушенного дома. Не было ни еды, ни воды. Воду давали ложками, а хлеб был очень невкусный. Выручали наши солдаты. Они делились с нами своей едой. Однажды солдат принес кусочек жареного мяса. Оно было очень горьким. После мама сказала, что это было крысиное мясо. Перенесли все: холод, голод.

После разгрома немцев под Сталинградом мама устроилась сани­таркой в эвакогоспиталь № 4427 и забрала меня с собой. Я помогала маме Носила раненым воду, пела песни и танцевала перед ранеными бойцами Стоны бойцов, крики оперируемых солдат стали обычным явлением в моей жизни. Запомнилась на всю жизнь смерть раненого бойца. Он очень сильно стонал. Говорю: «Дядя, сейчас я тебе водичку принесу». Принесла воды, а он уже мертвый. Эта первая смерть на моих глазах навсегда вре­залась в мою память. Потом их было, наверное, сотни.

Своего определенного места у меня в госпитале не было. Где освобож­дался какой-нибудь закуток, там и спала.

Страшнее всего были налеты вражеской авиации. Особенно запом­нился налет фашистской авиации под Бердичевым. Когда поезд остано­вился, все кинулись под насыпь. Мы с мамой туда же. Казалось, бомбежка длится вечность. Дело было зимой. Снег из белого постепенно превра­щался в красный от крови убитых и раненых.

Под оккупацией мы не были. С немцами напрямую контактировать не пришлось. Видела немцев однажды в Киеве. Наш поезд загнали в метро. Там в тупике были немцы, голодные, оборванные. Тянули к нам руки и просили есть, пить. Тут они мне показались не страшными, а даже жалкими.

Я с мамой ездила в эвакогоспитале до 1944 года. В 1944 году мы вернулись в Сталинград, но в школу в этом году я не пошла, так как не было одежды и обуви. В школу пошла только в 1945 году. После окончания 7 класса поступила в торговое училище, потом были маши­ностроительный техникум и политехнический институт. Сейчас я на пенсии. Принимаю участие в воспитании молодежи. Часто выступаю перед школьниками и рассказываю о военных годах.

ЗАГОРУЙКО ПЕЛАГЕЯ ПАВЛОВНА

Я, Загоруйко Пелагея Павловна, теперь фамилия Солодуха, родилась 18 апреля 1936 г. в городе Сталинграде, в поселке Южном Трак­торозаводского района, на берегу реки Волги. Рядом находились 12 школа, больница, хлебо­завод, овощехранилище. Когда началась война, мне было 5 лет, но я все помню — что видела и что говорили взрослые. Мой десятилетний брат был как разведчик — бегал повсюду и нам докладывал, что где случилось. Помню, как немцы подожгли нефтяные баки, и горящая нефть потекла в Волгу. Так было страшно: Волга горела страшным пламенем несколько дней. Немцы без конца бомбили город, было много убитых, горели дома. А однажды летел самолет, его подбили, и бензин вытекал на землю. Соседка вышла из дома, и тут на нее упали капли бензина, она вскрикнула и упала замертво. Потом прибежал брат и сказал, что сейчас бомба упадет на нашу хату. Она упала на соседскую хату, в которой жила семья — мать, отец и двое детей. Мать с девочками выбежала на улицу, девочку Зою, мою ровесницу, ударной волной от­бросило на крышу соседнего дома, а двухлетнюю Людочку — в колючки, росшие во дворе. Они все погибли. Отец их в это время готовил бомбо­убежище, выскочил оттуда и заплакал: «Для кого я готовлю бомбоубе­жище?»

Вскоре после того, как фашистов отогнали от Сталинграда, сосед ушел на фронт. Мой отец, Загоруйко Павел Васильевич, вместе с другими взрослыми занимался изготовлением снарядов для фронта Потом его направили на фронт, он дошел до Берлина, после участвовал в войне с японцами.

В 1947 году он вернулся домой, в Сталинград, работал на Тракторном заводе, сначала токарем, после старшим мастером. Мама была активной комсомолкой, во время войны работала на хлебозаводе, рыла траншеи, работала санитаркой в больнице.

КАНТЕМИРОВ ЮРИЙ ПОРФИРЬЕВИЧ

(воспоминания 10-летнего подростка о Сталинградской битве)

В это время мы жили в городе Дубовка — я, брат и наша мама. Дубовка в тот момент имела важное стратегическое значение, так как в ней формировались воинские части. Они переправлялись на левый берег Волги и походным маршем или на машинах двигались до Сталинграда, затем переправлялись на правый берег и сразу вступали в бой с фашистами. Вот почему немцы постоянно бомбили Дубовку и днем, и особенно ночью.

В нашем доме квартировали красноармейцы; они вместе с нами укрывались в подвале во время налетов немецкой авиации. Стоя около выхода из подвала, они, услышав свист бомб, так комментировали: «Это не наша», — и бомба взрывалась где-то в отдалении. Иногда мы слышали: «Это наша, все в подвал!» Утром недалеко от дома обнаруживалась воронка от бомбы. С наступлением вечера у всех возникало чувство тревоги, тоски, в голову лезли мысли: «Переживем или не переживем эту ночь?» — такое состояние стало повседневностью.

Помню такой случай. На улице перед домом стоял большой клен, на котором всегда в изобилии сидели воробьи. Мы, мальчишки, «охотились» на них из рогаток. Я так увлекся этой «охотой», что мой друг Славка никак не мог оторвать меня от этого занятия. В какой-то момент он схватил меня за рукав и потянул за собой. Спустя минуту мы услышали свист бомбы, попадали на землю и услышали взрыв. Расстояние от взрыва было буквально 30-40 метров. Мы чудом остались живы.

Особенно жестокой бомбардировке Дубовка подверглась 25 октября. Налетело как минимум 25 бомбардировщиков. Мы, несколько семей, спрятались в каменном складе. В какой-то момент в угол склада попала бомба, раздался страшный взрыв и треск стен и перекрытий. Взрослые, опасаясь обвала, похватали нас и, несмотря на взрывы бомб, побежали через сад в «щель» (окоп, перекрытый досками и засыпанный землей).

Бомбы взрывались в непосредственной близости от «щели», осо­бенно было страшно от того, что земля ходила ходуном и больно давило на ушные перепонки. Стоял сплошной звон, гул, сыпалась земля, было трудно дышать. Матери закрывали нас собой. Самолеты сделали не­сколько заходов. После того как они улетели, наступила гнетущая тишина. Покинув окоп, мы вышли на улицу.

От Дубовки остались только щепки, так как постройки были в основном деревянные. Было много возгораний, пожаров, на улицах лежало много убитых, раненых. Люди пытались им как-то помочь. Очень много людей погибло в домах, погребах, щелях при прямых попаданиях. Были и последующие неоправданные жертвы среди нас, ребят. Мы где-то находили всякого рода взрыватели, запалы, взрывчатые вещества (тол, тротил, порох), при неправильном, неразумном с ними обращении случались трагедии, в том числе среди моих друзей. Это тоже издержки войны, и все это нужно было пережить. Жизнь продолжалась.

Недалеко от нашего дома жила наша бабушка. У нее квартировали бойцы «катюш», и они нам, пацанам, показывали снаряды «катюш» в крепких, добротных ящиках. Мы видели «катюши» в работе — залезали на крыши построек и наблюдали огненную дугу с левого берега на правый в районе Сталинграда. Эта дуга стояла не менее часа, с короткими пе­рерывами.

Чтобы не подвергать мирное население опасности, было принято решение эвакуировать жителей Дубовки в район Балыклеи, Липовки. Там мы с мамой пережили зиму, а ранней весной возвратились в Дубовку. Здесь мы наблюдали финал Сталинградской трагедии немцев.

Колонны пленных немцев шли в Дубовку зимой, в мороз. Многие из них погибли. В Дубовке не были готовы к встрече «гостей» — их раз­мещали в неотапливаемых, холодных помещениях, подвалах, где они, порой, замерзали. Каждый день машины увозили замерзшие трупы в общие захоронения. Все это мы наблюдали в течение длительного времени. По­степенно все налаживалось, часть военнопленных была привлечена к хозяйственным работам, налажи­вался быт, условия жизни. С плен­ными у нас шел взаимный обмен — мы им кусок хлеба, они нам — зажи­галки, другие безделушки. Вид у них был жалкий. Грязные, голодные — сколько несчастья они нам принесли, сколько зла. А нам было их жалко.

С наступлением весны нас ждало новое испытание — голод. Все запасы в семьях закончились. Ели что попало: жмых, коренья, травы. Пекли всякий суррогат вместо хлеба. Не передать чувство голода. Стереотипной среди подростков была просьба: «Дай что ешь». Но постепенно жизнь налаживалась, лучше становилось с продовольствием — его выдавали понемногу, но всем. Открылись школы, мы сели за парты. Люди верили в лучшее, страна набирала силы. Впереди было много дел, и главное из них — восстановить Сталинград.

P.S. Самый страшный удар для нашей семьи был, когда принесли похоронку на отца. Это тоже надо было пережить с осознанием того, что мы с братом обречены на безотцовщину, а мама — на вдовство.

КАПРАЛОВА НИНА АЛЕКСАНДРОВНА

Мне никогда не забыть военное лихолетье. Родилась на Смоленщине в деревенской глубинке в 1936 году. Начала войны не помню.

В марте 1942 года немцы собрали всех мужчин в конторе сельсовета. Мама пошла провожать отца. Мы, трое детей, остались дома. Вскорости после ухода матери к нам в хату зашли вооруженные немцы. Проверили

все в доме, заглянули в подполье, потом ушли. А всех собравшихся в конторе разули, раздели, а затем расстреляли. Трупы снесли в сарай и сожгли.

Ночь мы ночевали дома. Днем все мирное население, в том числе из трех близлежащих небольших деревень, согнали в школу. Со­бралось очень много людей. Теснота была страшная. Всех мучила жажда, но воды не да­вали. Немцы выпускали по одному человеку за снегом. Снег раздавали щепотками. На другой день всех обитателей школы погнали куда-то под конвоем. А нашу деревню и еще три соседние деревушки немцы подожгли. За­рево этих деревень нам было хорошо видно. Шли долго. Ночевали в холодных помещениях. Мы с младшим братом заболели, 11 апреля брат умер. А 8 мая мама родила дочь. Видимо, это нас спасло.

Один немец показал маминой сестре фото своей семьи. На фото были женщина и двое детей. Немец сказал: «Худо вам, худо нам, идите куда хотите». Так мы оказались в деревне, где жила мамина сестра. Тут мы жили недолго. Не помню уже, по какой причине, но вскорости мы покинули эту деревню. Несколько семей обосновались в березовой роще, недалеко от деревни. В лесу мы прожили недолго. Как-то пришел какой-то старик и сказал, что немцы разрешили нам жить в деревне. Здесь мы прожили год.

И вот однажды, в осеннюю дождливую пору, немцы и полицаи засуетились. Вечером собрали весь народ и погнали нас под конвоем. Мы с мамой под покровом темноты свернули в пере­лесок. Немцы нас не заметили. Ночь мы провели в лесу под дождем. Утром хотели согреться в стоге сена. Но нас нашла мамина сестра и стала звать в деревню. Там были уже наши солдаты. Немцы, спасая свои шкуры, сбежали от конвоируемых. Хорошо, что не расстреляли.

КАРАСЕВА ЛЮДМИЛА МИХАЙЛОВНА

Я, Людмила Михайловна Карасева, родилась в Сталинграде 30 сентября 1940 г. в Ворошиловском районе. Мне было почти два года, когда немцы подошли к городу.

Мама моя, Александра Григорьевна Карасева, в то время работала медсестрой в больнице. Она много рассказывала, что пришлось пере­жить во время войны в Сталинграде. Заранее эвакуации простого насе­ления не было.

августа 1942 г. мама возвращалась с дежурства, чтобы забрать меня из яслей, но началась страшная бомбежка, просто было темно от падающих бомб. Навстречу бежал старичок, крикнул, что надо прятаться, и они укрылись под крыльцом дома.

От разрывов бомб их засыпало землей, но маму откопали, потому что ее одежда была видна. Мама была кон­тужена, а дедушка задохнулся. После, когда все было разрушено, не было ни воды, ни еды, а немцы уже вошли в город. Население за водой ходило на Волгу. Приходя за водой, мама оставляла меня на берегу, так как подниматься с водой и с ребенком на руках ей было не под силу. Так было не один раз. Когда однажды она поднялась на берег, меня на месте не было. Она искала три дня, обошла все что могла, потеряла всякую надежду, была на грани срыва.

И вот на четвертый день вся измученная навстречу шла женщина, на руках она держала меня, а за юбку держа­лись еще двое, и мальчик лет девяти шел за ними. Маминой радости не было конца. Женщина рассказала, что нашла меня далеко от берега. Сын ее был против того, чтобы она меня взяла. Нас и так, говорит, много, куда еще брать? Ему мать ответила: «Мы спасли ее, а Бог спасет нас».

Вскоре население стали угонять в плен в Белую Калитву. Попала туда и мама, со мной на руках. Было уже холодно, и от этого еще голодней. По дороге из-под снега рвали колосья, какие-то мороженые корнеплоды. Этим и питались. В колонне в основном были женщины с детьми и пожилые люди.

Как-то к одной из женщин, которая держала на руках совсем ма­ленького мальчика, подошел немец, взял ребенка, потом, держа за ножки, ударил головкой о колесо телеги. Мама этого мальчика дико закричала и тут же сошла с ума. Все, кто был рядом, разбежались, но бежать было некуда, поэтому конвой с оружием всех вернул в колонну.

Мама рассказывала много, всего не опишешь. В Белой Калитве жили и в птичниках, и в конюшнях. Питались так же — всем из-под снега, кто что доставал.

От надзирателя мама получала плетью не один раз, но обиднее было то, что он был русским местным жителем, а получала она ни за что, просто в его угоду немцам.

Уже весной вернулись в Сталинград, жить было негде. От нашего дома осталась глубокая воронка еще от первой бомбежки. Мама устрои­лась на работу, а жилья не было. Сама она что-то построить не могла. Похоронку на отца получила, он погиб еще в декабре 1942 года.

После войны, в мае 1945 года, по направлению мама переехала в Новоаннинский район. Здесь дали и работу, и какое-то жилье. Я окончила школу. Вскоре приехала в Волжский, устроилась на подшипниковый завод, а потом окончила вечерний техникум. Работала в ОТК, приходилось работать в три смены. Потом завод перешел на двухсменный режим.

Имею награды, являюсь победителем соцсоревнования, награждена медалью «Ветеран труда» и многими благодарностями. На заводе отра­ботала 33 года, а общий трудовой стаж — 40 лет.

Мама рано умерла. После ухода на пенсию прожила мало. Похоро­нила я ее в г. Волжском.

КИРЕЕВА ЛИДИЯ ПЕТРОВНА

Мое родное село Пески расположено в Поворинском районе Воро­нежской области между рекой Хопёр и Таллермановским лесом. Отец мой, Попов Пётр Александрович, работал весовщиком на станции Поворино. Станция узловая, в военные годы она играла очень важную роль.

Когда началась война, мне ис­полнилось восемь месяцев. У меня было две сестры: Мария, 19 лет, и Клавдия, 10 лет. Муж Марии, Трущелев Михаил, ушел на фронт, где служил фельдшером. Ему в то время было 19 лет. Сестра тоже работала фельдшером в сельской больнице. Первые острые воспоминания остались в моей па­мяти — как плакал мой любимый папочка! Однажды он шел по железной дороге домой, ему встретилась женщина. Она с кулаками набросилась на папу, упрекая его: «Ты, молокан хитрый, не на фронте, а моего Васяню убили. Что я буду делать с моими детками?» Отец долго ее успокаивал, объясняя, почему он не на фронте. Его три раза забирали на войну, но всякий раз возвращали, так как на железнодорожников была броня от армии.

Станцию Поворино и железную дорогу часто бомбили с 1942 по 1943 годы. Отец дома бывал редко, так как работал без выходных, а когда возвращался, рассказывал о том, как спасались от бомбежек, кто как погиб. Это поистине была фронтовая полоса, только воздушная.

В1943 году у нас родилась сестренка, Эмма. В этом же году село бомбили. Ночью над лесом летал самолет-разведчик. Взрослые говорили: «Рама летает», — а мне было непонятно: как рама может летать, она ведь в окошке. Этот самолет перекрестными лучами высвечивали прожекторы, а после от­четливо слышались орудийные залпы зениток. По вечерам не разрешалось ходить в белых одеждах — легкая добыча для летучих разведчиков.

В центре села на столбе висело радио. Левитан рассказывал о по­ложении на фронте. Помню, однажды папа сказал маме: «Ну, Маша, наши попёрли, теперь можно вздохнуть полегче». Мама очень много молилась обо всех. В 1944 году пришла первая похоронка в нашу семью: погиб муж старшей сестры — в 1941 году под Москвой, в поселке Дубна. Сестричка не верила и все ждала. Напрасно…

Когда закончилась война, на площади стоял такой вой: кто плакал, кто смеялся от радости. Стали возвращаться домой фронтовики. Папин Двоюродный брат, Попов Николай Платонович, вернулся без ноги; брат Мамы, Гусынин Павел Дмитрович, весь израненный; муж моей тети Нади, Николаев Михаил Иванович, погиб.

Возвращались соседи, на улицах слышались песни, а мы, детвора, босиком плясали под гармошку.

В 1947 году я пошла в первый класс. По дороге в школу, увидев учебные самолеты, я с испугом бежала домой с криком: «Самолеты!» От сильного испуга мне пришлось бросить школу. Самолеты летали постоянно, так как в городах Балашове и Борисоглебске были авиационные летные училища, стояли воинские части.

В 1948 году я снова пошла в первый класс. Питались в те годы мы очень плохо. В 1946 году была сильная засуха, но в 1947 году уродилась хорошо картошка, с Божьей помощью собрали хороший урожай. Летом собирали в лесу ягоды, жёлуди, щавель, дикий лук. В реке ловили раков, жарили их на костре и ели. На два двора была одна корова — все это спасало нас от голода.

В 1945 году у нас в семье родился братик Саша. В этот послевоенный год действовало государственное положение о том, что семья, в которой родится мальчик, имеет поощрение: выдавали двадцать метров белой бязи, по пять килограммов манки, пшена, сахара и хозяйственное мыло.

Народ работал с утроенной силой, моей сестре Клаве пришлось работать на колхозных полях с двенадцати лет. Помню, народ слагал послевоенные частушки.

• «От Берлина до Москвы дороженька узкая,
• Сколько Гитлер ни хвалился, а победа русская».
• «Тучи, тучи, чёрны тучи, тучи с запада идут,
• Наша армия могуча, — эти тучи разобьют».
• «Не судите вы меня, что я боевая —
• Меня мама родила 9 мая».

ЛЕБЕДЕВ АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ

Я, Лебедев Александр Владимирович, родился 1 января 1935 года, хотя точно не знаю — паспорт мне выдали в детдоме, когда меня направили в ремесленное училище в г. Ленинград.

В 1941 году мне исполнилось 6 лет. Мой отец воевал на финском фронте, возвратился домой в 1940 году. Как только началась война с немецкими фашистами, его сразу призвали в армию, так что мы его и не помним. Немцы захватили Белоруссию, бомбили с самолетов населенные пункты. Однажды бомба попала в конюшню и ма­газин, которые располагались вдоль авто­страды Витебск — Орша.

Мы, мальчишки, побежали в магазин, я взял себе две пачки плодово-ягодного чая — он был очень вкусный. Осенью в нашей деревне стояла итальянская кавалерия, наш сосед шел мимо с колхозного собрания, не знал пароля, и его убили. Нас всех выселили из деревни под г. Сено, это между г. Богушевском и Оршей.

В 1943 году началось наступление наших войск. Разведчики преду­предили всех жителей деревни, чтобы они укрылись в убежища. Мы по­прятались в ямы — я, мама и сестренка. Сестренка захотела пить, и мама повела ее в дом, который находился в начале деревни. В этот момент в дом забежал полицай, спросил, куда ушли немцы. Когда полицай выходил из хаты, по нему открыли огонь танкисты. Под этот огонь угодила и моя мама, ее убило насмерть, а сестренке оторвало ногу, и она истекла кровью.

Когда нас перевезли в деревню Заречье, мы увидели страшную картину: вся деревня была сожжена, торчали одни печные трубы. Сначала мы жили в землянке, а после нас отправили в детский дом около г. Богушевска, где во время оккупации размещался немецкий госпиталь.

В начале 1946 года я попал в больницу в г. Витебске. Там я узнал, что младшую сестренку погубила золотуха, а брат старший сбежал из детдома в Западную Украину, где после батрачил у бандеровцев.

В 1954 году меня призвали в армию, где я прослужил три с поло­виной года, сначала в Минске, потом в Бресте. Возвратился из армии в 1957 году, меня приютили родители моего друга; работал в Калиниградэнерго, оттуда уехал в г. Волгодонск на Цимлянскую ГЭС.

В 1961 году приехал в г. Волжский, работал на авторемзаводе, а с 1962 г. — на Волжской ТЭЦ-1. Сейчас женат, две внучки, сын живет отдельно.

МАРТЕХОВА ВАЛЕНТИНА ГЕОРГИЕВНА

Родилась я 2 августа 1933 года в небольшой деревне Трудовка Солодчинского района Сталинградской области. Деревня, состоящая из 50 дворов, располагалась в живописной местности на берегу реки Иловли, в 25 км от рабочего поселка Иловля. Моя семья — отец, Чернявский Егор Илларионович, мама, Евдокия Алексеевна, братья Петр и Виктор, сестра Анна и я, самая младшая. Родители работали в колхозе. Старший брат Петр служил в армии с 1939 года. В то время телефонов в деревне не было, и 22 июня 1941 года нарочный из районного совета Солодчи принес горькую весть: на нашу Родину напала фашистская Германия.

Вскоре в деревню начали приходить повестки из военкомата, стоял крик женщин, провожающих родных на фронт. У нашего брата была жена и двое ребятишек, мы жили всей семьей вместе. У брата Пети должна была закончиться служба в армии осенью, но он прослужил до 1947 года. Мы, дети, уже понимали, что случилось с нашей страной. Я очень плакала и все спрашивала: «А где теперь наш Петя?» — он меня очень любил, я ведь была самая младшая.

Вся работа в колхозе легла на плечи женщин и стариков, да и детям тоже доставалось. Через некоторое время у нас стали появляться беженцы из Украины, они ехали на телегах, запряженных быками. Ехали семьи: старики, женщины, дети — их расселяли по домам.

В 1940 году начали строить железную дорогу от Качалино в сторону Саратова. Немцы в 1942-43 гг. бомбили ее, самолеты пролетали над нашей деревней. Мы, дети, прятались по балкам, в лесу, вместе с взрос­лыми на ночь уходили в поле, там стояли амбары, где обитали несколько

семей. Летом 1942 года появились наши войска, они рыли окопы в лесу, жили в садах, сараях, после уходили на фронт. Наш отец с сестрой работали на линии обороны — рыли окопы, готовились к защите Сталинграда. А война все приближалась, жители Сталинграда тоже стали беженцами, к нам приехали родственники, жили вместе, с многочисленными ребя­тишками.

августа была массированная бомбежка города, родственники делились впечатлениями: было очень страшно. В деревню стали привозить раненых, в нашем доме разместился лазарет, а мы жили в летней кухне. Мама поила раненых молоком; одни, выздоровев, уходили на фронт, других привозили с фронта.

Стали приходить похоронки, женщины голосили, плач стоял по всей деревне. Вспоминаю один случай. Мальчишки, два Николая, пошли на речку рыбалить и увидели в камышах чужих, незнакомых людей. Они прибежали в штаб, сообщили о незнакомцах военным. Оказалось, это два немецких дезертира. Их привели в деревню, все жители собрались на них посмотреть. Когда немцев выводили из штаба, они попросили пить, и наш дядя принес ведро воды и напоил их. Они были раненые. Женщины кричали: «Дядя Ваня, зачем ты их поишь?» На что он им от­ветил: «Возможно, и моим сыновьям подадут кружку воды». Вот такая русская душа, делать добро!

А вскоре наш дядя Ваня получил две похоронки на сыновей, Егора и Михаила, они полегли в боях за Ленинград.

Когда закончилась битва за Сталинград, война пошла на запад, в деревне наступили голодные, холодные времена. Горько об этом вспо­минать, но так было. В школу мы пошли в марте 1943 года. Деревня жила, нужно было готовиться к посевной. Девчат стали учить на трактористок, в их числе была моя сестра Анна, а брат, которому было 14 лет, работал прицепщиком. Женщины весной выехали в поле — пахать, сеять, гото­вили плантации к посадке овощей, работали лопатами — это был тяжелый труд. Дети летом на лугу собирали травы — ромашку, зверобой, подо­рожник. Все это сдавали фельдшеру дяде Егору, а он отвозил все в район. Зимой наши мамы вязали варежки, носки и посылали их на фронт.

И вот, 9 мая 1945 года в деревню из района пришла радостная весть: закончилась война! Было всеобщее ликование, но и грусть, тоска, слезы. Женщины, у которых было по пять-семь детей, остались без мужей, погибших на фронте. Вся работа ложилась на их плечи. В нашу деревню очень мало возвратилось мужчин с фронта, большинство погибло в Ста­линградской битве.

Но Победа, Победа — это прекрасно! Светлая память солдатам, погибшим в боях за Родину; светлая память умершим участникам, вете­ранам Великой Отечественной войны. Никогда наш народ не забудет подвиг победителей.

МЕДКОВ БОРИС МИХАЙЛОВИЧ

Я, Медков Борис Михайлович, являюсь членом организации «Дети военного Сталинграда».

До войны моя семья жила на «Баррикадах». Отец, Медков Михаил Никитович, служил в милиции Краснооктябрьского района в звании старшего сержанта. Мама, Медкова Александра Ивановна, работала на заводе «Баррикады» крановщицей. У меня были старшие брат и сестра. Жили мы счастливо, но этому счастью пришел конец, когда на нашу страну напала фашистская Германия. Папа ушел на фронт.

Когда фашистские самолеты начали бомбить наш город, мы с мамой ночью бежали по Вишневой балке до станции Гумрак, вместе с нами бежали еще две семьи.

Жили мы в заброшенном погребе, кругом были немцы, колючая проволока. Ребята постарше лазили под проволоку, чтобы забрать лошадиные головы, которые выбрасывали немцы. Однажды их заметили немцы, начали стрелять. От волнения у мамы одного мальчика случился сердечный приступ, она умерла. Заболев воспалением легких, умерла моя двоюродная сестра Галина, которой исполнилось всего 17 лет.

Похоронили ее прямо около вокзала, могила ее сейчас оказалась между рельсами, куда мы неоднократно приезжали, чтобы почтить память.

В поисках еды наши мамы ходили на вокзал, где стояли составы с зерном. Когда они возвращались домой, в них стреляли фашисты с мессершмидтов, которые летали очень низко. Господь Бог уберегал матерей — их ждали голодные дети.

Так мы жили до освобождения города и железной дороги от немцев. Дом, где мы жили прежде, был разрушен, возвращаться было некуда.

Мама отправила старших детей в Тамбовскую область к бабушке. Когда бабушка получила страшную весть о гибели ее сына, нашего папы, она помешалась рассудком.

Всю свою сознательную жизнь разыскиваю могилу отца, пропав­шего без вести в декабре 1943 г.

В феврале он был награжден медалью за отвагу, а в декабре погиб. У меня хранится пожелтевший листочек — удостоверение о награде, — вот и вся память об отце.

ЛЮБИМЕНКО ВАЛЕНТИНА ИЛЬИНИЧНА

Когда 22 июня 1941 года началась война с немецкими фашистами, мне было 5 лет. Жили мы в городе Сталинграде. Папа, Лысенко Илья

Михайлович, сразу же по повестке отправился на фронт. Мама, Матрена Прокофьевна, рабо­тала электромонтером горячих печей на заводе «Баррикады», она приходила с завода домой вся обожженная — ни бровей, ни ресниц; по­смотрит на нас — и снова на работу. Мы с сестрой и наш двоюродный братик жили у бабушки с дедушкой. У нашей тети родился маленький мальчик, но он умер на третий день. Когда пришли фашисты в город, нача­лись грабежи, расстрелы. У мамы братишки — нашей тети — снарядом оторвало голову. Одна бомба попала в наш домик, мы успели спря­таться в погребе, куда перетаскали кое-что из одежды и постели. Погреб засыпало, но нас откопали солдаты, которые отходили от линии фронта. Бабушку застрелили снайперы, помню, как мы похоронили ее в палисаднике. Кругом все горело, было очень страшно. Дедушка решил переправиться с нами через Волгу, чтобы после уехать в Дубовский район. Ночью мы ползком начали пробираться к пристани. На берегу реки было много трупов, я спросила у дедушки, почему дяденьки лежат, дедушка, чтобы нас не пугать, ответил: «Они устали, прилегли отдох­нуть». Когда мы добрались до переправы, оказалось, что паром уже отошел от пристани, мы опоздали на него. И вдруг начался сильный налет враже­ской авиации, посыпались бомбы. Одна бомба угодила в паром, его, как щепку, раскололо на две части, люди — дети, старики, женщины — оказа­лись в воде. До настоящего времени их крики стоят в ушах, как вспомню — слезы льются из глаз.

Папа наш погиб героем на Украине в г. Херсоне. Там на памятнике погибшим воинам есть и его фамилия.

После войны мы с мамой поехали жить к дедушке в село Черно­водное, недалеко от Дубовки. Сельсовет нам выделил комнату в 6 квад­ратных метров. Мне уже исполнилось 11 лет. Я стала работать дояркой в колхозе. Тогда работали все: и взрослые, и дети. Летним утром подоим коров и бежим работать в поле — на копнителе скирдовать солому. Нас стали учить водить трактора, комбайны — все помогали колхозу, работали днем и ночью.

Пошла в школу. Из первого класса меня сразу перевели в третий, а потом сразу в пятый класс — я училась на «отлично». Меня приняли в комсомол, вручили комсомольский билет.

После 7-го класса я решила уйти из колхоза, пешком дошла до города Сталинграда — 73 км. Там поступила в строительное училище, после окончила техникум.

Жила в Сталинграде, там же вышла замуж. Сейчас осталась одна — схоронила маму, мужа, сына. Так вот прошла моя жизнь: в детстве — война, молодость — в нужде, а старость — в оди­ночестве. По-прежнему люблю свой город Сталинград.

• Ну вот и старость наступила,
• И волосы мои седы,
• Но никогда я не забуду
• Все дни ужасной той войны.
• Как я ребенком несмышленым
• Вбежала с дедом в дом чужой,
• Чтобы нас пули не достали,
• И чтоб осталась я живой.
• Мы быстро в погреб опустились,
• Присели и закрыли люк.
• И тут снаряды полетели,
• Разрушив все дома вокруг.
• Я не забуду эти ночи,
• Когда горела вся земля,
• И пламя, как большое солнце,
• Сжигало землю докрасна.
• Я не хочу, чтобы творилось
• Все то, что испытали мы.
• Чтоб больше не было на свете
• Ужасной, проклятой войны!
• И вот мы, дети Сталинграда,-
• Нас не сломила та война.
• Мы выжили, нам жизнь — награда,
• Которая так всем сейчас нужна.
• Хочу, чтоб знали все потомки
• О том, что в Сталинграде пережили мы.
• И пусть сияет над землею солнце,
• И вечный мир наступит на земле.
• Мы любим вас, мальчишки и девчонки.
• Любите город, Родину свою.
• И берегите дальше для потомков
• Что отстояли ваши деды в ту войну.

МИХАЙЛЕНКО ВЛАДИМИР ФЕДОРОВИЧ

Родился я, Михайленко Владимир Федорович, в деревне Стрело- уховка Льговского района Курской области, в крестьянской семье.

Детство мое разделилось на до и после войны. В 1941 году мне исполнилось 8 лет. Я ходил в садик, жили мы хорошо, весело. Отец и мать работали в колхозе «Пусть к социализму», пахали, сеяли, убирали урожай. Мы, детвора, им помогали, как могли. В хозяйстве у нас были две овцы, корова, был огород в 7 соток. В колхозе в то время не было ни лодырей, ни пьянчуг — вся деревня работала активно на благо Родины. Но когда началась война, село разделилось на две части, подняли го­ловы затаившиеся кулаки, стали растаски­вать по домам колхозное имущество и ждать прихода немцев. Наша семья, семь человек, была в числе бедных — голые, босые, голодные; сделанные ранее запасы быстро истощились. Когда в село вошли немцы, они не пощадили и кулаков — отобрали у них всё.

Наша семья выживала как могла; мама предложила нам, детям, наняться пасти скот, который ещё сохранился у некоторых. За это с нами расплачивались продуктами, кто чем мог. Мы добросовестно выполняли свою работу, оберегали стадо от волков — их в то время развелось очень много; иногда все же волки хватали овец.

Как только началась война, отца нашего мобилизовали, мы долго не получали от него весточки, думали, что он погиб в боях за Харьков. Но оказалось, что их часть попала в окружение, а так как места им были знакомы, бойцы разбрелись по лесам. Отец пришел домой, мать строго- настрого запретила нам говорить кому-нибудь об этом. Он сидел в хате, никуда не выходил, а во дворе находились немцы, они жили в доме у соседа.

Отец однажды не выдержал и зашел к соседу, а в это время там пьянствовали немцы. С криками: «Партизан!» — они схватили отца и поволокли его на расстрел. Сосед, Капитон Ильич Хрестенко, отбил отца у немцев, убедил их, что это не партизан, а простой колхозник.

В 1943 году немцы были очень злые — их тогда разбили под Ста­линградом. Однажды в конце февраля в селе был ранен немецкий солдат. Фашисты согнали всех мужчин на выгон, за которым находился овраг с ручьем, на санях установили пулеметы и начали допрос: кто ранил солдата? Очевидно, что в селе есть партизаны, и если не найдется зачинщик — всех расстреляют. Вызвали старосту, полицаев, с соседнего села тоже приехали полицаи. Они стали доказывать, что солдат сам себя ранил, очевидно, не хотел идти на фронт. Удалось убедить фа­шистов — мужиков отпустили.

Зима 1943 года была суровая. Морозы до -35°С, снегом замело хаты до крыш. Еды нет, топить избу нечем, одежды нет. Хорошо, что соседи по­могали друг другу, делились, кто чем мог. Немцы выгоняли население на расчистку шляха от снега, кто плохо работал или ослушался — расстрели­вали на месте.

Вскоре село наше было освобождено от фашистов, мужики и парни пошли служить на фронт, в том числе и мой отец — он стал пулеметчиком. Летом, когда части нашей армии располагались недалеко от нашего села, отец отпросился у командира, чтобы навестить свой дом, семью. Пулемет он оставил около крыльца. Вскоре в хату вошел генерал Ватутин, он по­дарил мне складной ножичек.

Лето 1943 года. Немецкие войска стоят на линии Рыльск-Коренево, в 70 км от нашего села. Село и окрестности «вооружены до зубов» — ДОТы, ДЗОТы, блиндажи, ходы соединений. Мы с братом пока пасли стадо, изучили всю местность, при случае помогали солдатам. Мама наша с другими женщинами носила еду солдатам в часть, где служил и наш отец, хоть это было так далеко. Однажды зашёл к нам в хату молоденький солдат, лет семнадцати, не больше. Мать его накормила, а он, как оставил в углу свою винтовку, так и ушел, забыв о ней. Я захожу в дом и вижу — стоит винтовка, спрашиваю у мамы, чья она. Мама в ответ: «Был солдатик, поел и ушел». Я сказал, что его могут расстрелять за потерю оружия.

Мама отправила меня его догнать и вернуть, что я и сделал — он бегом назад, схватил ружье, перепуганный.

Весной деревню освободили от врагов, победа над фашистами дорого досталась: очень много погибло наших солдат, но и немцев всех уничто­жили, весь ручей был забит их трупами, которые уносило водой. Началось восстановление порушенного и разграбленного.

Быстро организовался колхоз, построили новую конюшню, скотный двор, начали пахать и засевать землю. Подростки 14-15 лет пахали землю плугами, в которые запрягали коров. Я тоже научился хорошо пахать и сеять, помогал взрослым.

В сентябре 1943 года я пошел в школу, в первый класс. Мой брат, Алексей, закончил четыре класса еще до войны. Мы с ним продолжали совмещать учебу с работой — по очереди пасли стадо.

Я иду в школу — брат остается пасти, я со школы иду к стаду — он идет учиться. День Победы мы встретили на рабочем месте. Пришла доярка утром доить коров и сообщила нам: «Ребята, Победа!» Как же мы обрадовались — наконец покончено с ненавистным врагом. Наконец мы наедимся вволю хлеба, купим новую одежду. Но это случилось не так скоро. Советский Союз был истощен войной, все силы шли на восстановление народного хозяйства. В колхозе работали без выходных и взрослые, и дети. За хо­рошую работу на полях председатель премировал нас после работы куском хлеба и миской каши с молоком — это была самая дорогая награда в то голодное, разоренное войной время.

Из детского возраста я вышел весь израненный, лишившись одного глаза, с разбитыми пальцами на руках, почти инвалид, но инвалидности у меня никакой нет. А сколько насмешек мне пришлось перетерпеть от сверстников из-за отсутствия глаза! Но я дожил до 82 лет, живу и радуюсь жизни. В Волжском живу с 1955 года, принимал участие в строительстве Сталинградской ГЭС, г. Волжского, завода ЭВТ. Трудовой стаж — 64 года.

НЕКИПЕЛОВ БОРИС ПЕТРОВИЧ

Мои родители: отец, Некипелов Петр Иванович, и мама, Некипелова Алексеевна, — коренные царицынцы- сталинградцы. Они жили в селе Ежовка, в 6 км от Сталинграда до 1923 г., после посели­лись на Дар-горе, по улице Карповской. Нас у родителей было шестеро. Отец работал в НКВД, мама — домохозяйка. В 1930 году отец окончил Школу Красных директоров в г. Челябинске, и его направили работать заместителем начальника по политической части в Кировскую область, Кайский район, спецпоселок № 1. Там я и родился в 1932 г., там же родились два моих брата — в 1937 и в 1938 гг. В 1938 г. семья возвратилась в Сталинград, где отец стал работать главным инженером концерна «Гортоп».

Мне было 9 лет, когда началась война. Огец ушёл на войну 1 сентября 1941 г. Война шла от нас далеко. Мы ходили в школу, летом играли в футбол, бегали на речку. 23 августа 1942 г. был обычный день, мама со своими сестрами уехала за Волгу за яблоками. Мы с ребятами сидели на улице под соседским забором. Вдруг в небе показались самолеты, их было очень много. Они летели так низко, что мы увидели на корпусах кресты, и было видно, как зло улыбались летчики. Мы закричали: «Фашисты!» И тут же полетели бомбы, они падали повсюду, одна бомба попала в соседний двор, дом разрушился. Погиб мой дружок Водянов Володя — это была первая жертва фашистов, которую я увидел своими глазами. Побежали домой, в кроватке спала сестренка, укрытая занавеской, которая была покрыта большим слоем осыпавшейся штукатурки. Сестренке испол­нилось полтора года. Наш дом уцелел, соседи прибежали к нам, мы спрята­лись в окопе. Окоп, большой, хороший, выкопал папа, уходя на фронт.

Шёл 1942 год. Мне было 10 лет, старшему брату Геннадию — 13 лет. Во время бомбежек были разбиты продовольственные склады, магазины, элеватор, дом грузчиков, а также вокзал и скульптура детей. Также был разрушен нефтесиндикат, нефть слилась в Волгу. Волга горела несколько дней. Мы с братом ходили в развалины складов, искали что-нибудь съестное, на элеваторе разгребали сгоревшую пшеницу; всё, что находили, несли домой. Нас у мамы было шесть ртов, всем хотелось есть. Однажды нас с братом немцы погнали к пристани, где уже находилось много людей — женщин, подростков. Там стояла баржа с капустой, ее надо было разгрузить. Нас выстроили в цепочку, всех поставили на разгрузку и по­грузку машин. Немцы с автоматами караулили. Улучив момент, брат бросил вилок капусты в кусты, чтобы потом забрать его домой. Немец это заметил, но стоял и наблюдал. Когда баржу разгрузили, всех отпу­стили. Мы тоже собрались уходить, брат полез под куст, чтобы забрать капусту, тут-то немец подскочил к нему и ударил автоматом. Я кинулся его защищать — он и меня ударил. После сильных побоев мы еле дошли домой. Дома ничего не рассказали, молчали.

А в начале ноября соседская бабушка на нас донесла немцам: что наш отец коммунист и работал в НКВД. К дому подогнали два тягача, зацепили крюками с двух сторон стены дома и растянули их; стены, крыша — все рухнуло. Дом был выстроен перед самой войной. Нас с мамой выгнали во двор на расстрел. Уже был снежок. Немец прикладом автомата выбил из рук мамы сестренку, она упала на землю. Он наступил сапогом на тельце, девочка кричала, лежала вся в крови, а он все топтал ее. А на нас направил автомат, но другой немец не дал ему нас расстрелять. Он рукой опустил автомат, потянул немца за руку, сказал: «Матка капут». Они ушли. Мы бросились к Галинке, она была жива. Выжила, в настоящее время живет на Украине.

Немцы стали выгонять жителей из города — одних посадили на от­крытые платформы и повезли в сторону Ростова. Среди них оказалась семья моего дяди (тоже Некипелова). Из рассказа его жены: «Весь день лил дождь; люди, сидевшие на платформах, обледенели, многие за­мерзли насмерть. Так застыла моя мама». В Белой Калитве немцы стали ходить по платформам и сбрасывать замерзших на перрон. Где их хоро­нили — неизвестно.

А мы попали в другую колонну, нас погнали в обратную сторону.

Мы положили на возок свои пожитки, сверху посадили маму с сест­ренкой и вместе с другими беженцами пошли в сторону Воропоново (ныне разъезд Максима Горького). Мы расселились в блиндажах (это был укрепрайон). Наши солдаты вырыли их заранее, до прихода немцев в Сталинград, а землянки достались нам, беженцам. В этих землянках также поселились немцы. Наша семья заняла землянку попросторнее, мы с братом притащили с железной дороги щиты снегового задержания, соорудили топчаны, раздобыли печку-буржуйку. Мама с сестренкой сильно болели, всю заботу о семье взял на себя старший брат Гена, в 13 лет

ставший совсем взрослым. Меня он повсюду таскал за собой. Еды не было, каждый день мы ездили на коньках в город, ходили по дворам, просили ми­лостыню. Кто-то давал что-нибудь, другие не давали, говоря, что самим нечего есть. Выручали нас убитые лошади, их, замерзших, много валя­лось в поле. Мы отрубим HOiy и та­щим в землянку; почти за счет этих лошадей и выжили.

Старшей сестре Нине было 17 лет, и Гена постоянно мазал ей лицо сажей, чтобы она выглядела замарашкой. Так он спасал ее от немцев, чтобы они ее не тронули. Сестра плакала, ей не хотелось быть замарашкой, но брата слушалась. Помню, как однажды мы с братом возвращались домой с Дар-горы, наткнулись на блиндажи, в которых жили немцы. Видим: из трубы землянки идёт дым. Заглянули в землянку — там никого не было, а на печке что-то варилось в чугунке. Заглянули туда — там мясо. Мы быстро побросали в свои торбы мясо да еще прихватили со стола, что там лежало, — и бегом оттуда. Бежим, слышим топот сапог, оглянулись — за нами бегут два немца. Стоял сильный мороз, а немцы были раздеты по пояс, в руках у них ничего не было. Догнав нас, они вытряхнули все из наших сумок на снег и взяли лишь только перец. Они просто озверели, били нас сапогами, пинками, мы летали как футбольные мячики. Больше досталось старшему брату. Немцы побежали назад, а мы долго лежали на снегу, не в силах подняться. Поднявшись кое-как, собрали мясо, взялись за руки и поехали на коньках домой. Коньки мы прикручивали к валенкам. Дома, в землянке, мы ничего не сказали о том, как нас били немцы. На вопрос мамы, где мы взяли вареное мясо, ответили, что нашлись добрые люди и с нами поделились. Нам было очень больно и горько от побоев, мы даже не стали есть это мясо, сказали, что нас накормили добрые люди да еще и домой дали еду.

28-29 января мы уже слышали нашу канонаду, а ночью к нам в зем­лянку пришли два наших разведчика. Мы очень им обрадовались. Они поинтересовались, много ли немцев в землянках, сколько гражданского населения. Мама ответила, что она из землянки не выходит, а вот ребята всюду ходят на коньках, все примечают и расскажут обо всем. Мы рас­сказали разведчикам, где стоят немецкие танки, где пушки, где живут немцы. Они нас поблагодарили, сказали, что мы им помогли, отметили на карте расположение объектов фашистов. Разведчики недолго у нас были, всё делали быстро, а уходя, сказали: «Ждите нас, мы скоро вер­нёмся». На следующий день мы не выходили из землянок: наши самолеты бомбили, вокруг рвались снаряды. И вот 30 января мы услышали наше «Ура!» Немцы бежали. Мы снова пошли промышлять — есть-то охота. В одной из брошенных немецких машин мы нашли немецкое знамя, штандарт — большое, шерстяное. Середина желтоватая, с черным крестом, а края красные. Мы приволокли его в землянку, мама знамя припрятала, а весной сшила из него платье нашей сестре Нине.

февраля пришли наши. Мы тут же собрались и поехали на Дар-гору. Так как наш дом был разрушен, мы поселились в небольшой хибарке (в настоящее время это выезд с Дар-горы к кладбищу, а мы жили с левой стороны). Еще в одной немецкой машине мы нашли мясные консервы, нагрузили ими санки, везем, а солдаты их у нас отобрали. Мы с братом начали плакать, кричать. Мимо проходил офицер, поинтересовался, в чем дело, мы ему рассказали. Он приказал солдатам все вернуть, отвезти консервы к нам домой и извиниться перед нами. Он сказал: «Вы у кого отобрал консервы? Они наголодались, пусть едят. Они натерпелись от немцев». Солдаты привезли санки к нам домой, а когда увидели ещё четверых детей и маму, они и свои рюкзаки вытряхнули. Просили у мамы прощения, а она не могла понять, за что их прощать. Мы с братом ликовали, семья нами гордилась. Этому же офицеру мы рассказали, как нас фашисты выводили на расстрел, и отвели его к соседке, которая нас предала. Ее тут же арестовали, больше мы ее не видели. За водой мы с братом и сестрой ездили на санках на Волгу, далеко. В марте вдоль берега реки валялось много трупов немцев. Когда наши погнали фашистов, мы с братом поклялись, что никогда больше не будем воровать (воруя у немцев еду, мы спасали семью от голода).

Мы пошли в школу, я учился в 4-м классе, сидел за одной партой с братом Саши Филиппова.

Почти весь уцелевший город вышел смотреть, как вели немецких пленных. Колонна растянулась на несколько километров — оборванных, в одеялах, на ногах у некоторых были лапти. Больные, обмороженные, униженные, голодные — такой стала немецкая армия.

Громкоговорители передавали о разгроме немцев под Сталинградом. Победа! Сталинград наш! Весь город ликовал.

НЕКИПЕЛОВА МАРИЯ ФЁДОРОВНА

Мы, дети войны, сразу повзрослели на несколько лет, игрушки, куклы остались в прошлом. Однажды бывшая соседка, тетя Аня Хоро- шилова, попросила маму, чтобы та пришла посидеть с ее детьми, пока она сходит в деревню, недалеко от города, к своей маме. Ребята ее тоже были маленькие: Коле исполнилось шесть лет и шесть месяцев, а Володе —

четыре года. Когда она ушла, внезапно на город налетели немецкие самолеты, их было очень много. Это в первый раз фашисты днем бомбили город. От взрывной волны распахнулись двери, посыпались стекла из окон. Мама с братишкой и Володей полезли под кровать, а мы с Колей выскочили во двор. Вместо двора была воронка от бомбы. Оставив детей под кроватью, мама выскочила из дома и втащила нас в комнату. После бомбежки жильцы двора спрятались в подвале, мы тоже. Через какое-то время при­бежала тетя Аня, закричала в проем подвала: «Лена, вы живы? Где мои дети?» Мама ответила, что все живы. Оказалось, что тетя Аня где-то раздобыла машину, чтобы эвакуироваться из города. Мама хотела ехать с ней, но нужно было сбегать в свою квартиру, чтобы взять хоть что-нибудь из вещей, за нами попросила присмотреть тетю Аню. Но та отказалась остаться с нами: «А вдруг с тобой что-нибудь случится, твои дети — вот и оставайся с ними».

Они уехали, а мы побежали домой. Город был сильно разрушен, вокруг воронки, все горело: банк, пожарка, здание фотоателье — много фотокарточек валялось вокруг. Мы перебрались в подвал соседнего дома, в котором разместилось около 50 человек взрослых — женщин, стариков, и около 100 детей. Пол в подвале был земляной, все лежали на полу, кто на чем — подушки, матрасы — кто что мог вынести из дома. Груднички плакали, кричали от голода, но когда начиналась бомбежка, в подвале наступала тишина. Во время бомбежки были разрушены продоволь­ственные магазины, склады. Из подвала женщины и подростки бегали туда в поисках продуктов, что-то приносили, а у кого были детки- груднички, те не могли пойти, потому что с их детками никто не оста­вался. Мамочкам было очень тяжело. Мама моя кое-что из вещей меняла на еду. В подвале мы просидели четыре месяца. Из рассказа мамы: од­нажды она увидела рядом с собой в подвале женщину, такую чистенькую, в выстиранной одежде. Мама поинтересовалась, где женщина взяла мыло, чтобы постирать одежду, помыться. Женщина ответила, что стирала немцу белье и себя обстирала. Мама с ней договорилась, что в следую­щий раз она отдаст белье стирать маме, так они и сделали. Когда немец пришел с бельем и кусочком мыла, мама забрала белье в стирку. К тому времени город почти не бомбили. Мы из подвала перебрались в свою разграбленную квартиру, где-то мама раздобыла корыто, искупала братишку, меня, себя, все перестирала, а в обмылках постирала белье немца. Немец пришел за бельем с другом. Когда увидел маленький об­мылочек, разозлился, начал кричать, махать автоматом и направлять его на нас. Мама с малышом прижалась к стене, я обхватила ее за колени, а он все не мог остановиться и продолжал угрожать. Мама упала на колени, рыдала, я плакала. Второй немец, по-видимому, сжалился над нами, ударил рукой по автомату, махнул рукой, сказал: «Матка капут», — и они ушли. Больше мама никогда не брала белье в стирку.

Однажды по подвалу прошел слух, что немцы будут вести наших военнопленных. Все из подвала вы­сыпали на обочину дороги, что вела к мосту через речку Тихая Сосна. Все надеялись: вдруг в колонне окажется родной человек — муж, брат, сын? Мама тоже мне сказала, чтобы я смотрела — вдруг увижу папку. Пока­залась колонна, если это можно было так назвать — просто шла толпа людей, наших солдат. Они были изможденные, плохо одеты, обуты, поддержи­вали друг друга; кто не мог сам передвигаться, того тащили рядом идущие. Они не смотрели по сторонам, смотрели себе под ноги. Их со­провождали немецкие автоматчики с собаками. Собаки, немецкие овчарки, громко лаяли. Из толпы людской никого к пленникам не подпускали. Я во все глаза смотрела на проходящих, но папку так и не увидела. Колонну замыкал больной, еле передвигающий ноги солдат, он иногда падал. Немец подталкивал его автоматом, поджидая, когда он поднимется. Бабушка, стоявшая рядом со мной, сунула мне в руку корку хлеба и ска­зала: «Девочка, беги к этому солдатику, отдай ему сухарик». Я побежала к нему, протянула руку с хлебом. Немец так ударил меня автоматом, что очнулась я уже в подвале. Выхаживали меня всем подвалом — выжила. От голода многие дети опухли, груднички начали умирать. Умер и мой братик Юра, ему было 11 месяцев. Похоронили его вместе с другими детками во дворе, так как немцы не разрешали хоронить на кладбище. Шел 1942 год. К осени комендант города издал указ: «Кто родился на территории, где власть немецких войск, должны возвратиться к месту рождения». Маме в комендатуре выдали пропуск (аусвайс), и мы пошли на ее родину. В одной руке я несла чайник с водой, за спиной — котомка. У мамы — мешок за спиной, в одной руке тоже мешок, а за другую руку держалась я. Путь нам предстоял неблизкий — 90 км. Иногда нас подво­зили на подводах — какой-нибудь дедушка. А однажды подвезли немцы. Остановилась большая машина, в кузове которой по бокам сидели немцы в касках, с автоматами. Мы с мамой сидели на обочине, не просились, чтобы нас подвезли. Из кабины вышел немец, спросил у мамы пропуск, прочитал и спросил, куда мы идем. Что-то сказал солдатам, нас посадили в кузов, мы сидели у ног немцев. Мама мне прошептала, чтобы я не смотрела на солдат. Ехали мы недолго, машина остановилась, этот же немец ско­мандовал, чтобы нас высадили. Сначала высадили меня, а маму не пускают. Я закричала, мама стала плакать, но командир закричал на солдат, и маму отпустили, побросав следом наши котомки. Машина уехала, а мы пошли дальше. Добирались мы до Бретчена две недели. На ночлег оста­навливались в деревнях только с разрешения старосты. В дороге заболели малярией.

Немцы селились вблизи железной дороги, в глушь не забирались. А хутор Бретчен находился от железной дороги в 25 км, поэтому немцев там не было. На хуторе мы стали жить у бабушки Натальи. Мама была сиротой, и бабушка воспитывала ее и маминого брата. Вместе с нами у бабушки жила ее племянница Клава.

Зимой Красная Армия стала гнать немцев, и они отступали глухими деревнями. Однажды вечером они пришли и на наш хутор, расселились на ночь по хатам. В нашу хату поселилось семь фашистов. Они себя вели тихо, смирно. Бабушка Наталья Николаевна накормила их, они улеглись на охапке соломы на земляном полу, укрывшись сво­ими шинелями. Утром немцы ушли. Бабушка и мама ушли на собрание — их после ухода немцев собрали в сельсовете. А мы остались дома. В то время мне уже исполнилось 6 лет, а Клаве — 7. Клава вышла во двор и сразу возвратилась оттуда с новенькой зеленой гранатой-лимонкой в руке. Немцы оставили ее в снегу во дворе «на прощанье». Я видела гранаты у немцев еще в Острогожске, а Клава уви­дела впервые. Она говорит: «Вот колечко оторву, и будет куколка у меня, а тебе не дам играть ею». Я кричу, что это граната, и она взорвется, но она уже собралась сбить кольцо молотком. К счастью, взрослые вернулись вовремя. Мама отобрала грану у Клавы и отнесла ее в сельсовет.

В марте мама поступила работать санитаркой в прифронтовой госпиталь в Алексеевке, в 25 км от Бретчена. Шел 1943 год, июнь месяц. Я еще жила у бабушки. Однажды ночью в окно хаты кто-то постучал. Бабушка спросила: «Кто стучит?», а с улицы голос: «Тетя Наталка, вы не знаете, где моя семья?» — это был мой отец. После госпиталя (был ранен под Сталинградом) он ездил на завод в Челябинск получать новый танк. Состав шел на Новый Оскол, отец отпросился у начальника поезда на двое суток, так как поезд проходил от нашего хутора всего в 25 км. Отец нас разыскивал, боялся, что мы погибли, так как находились в эвакуации, на его письма не отвечали. Бабушка папе ответила, что дочь его спит на печи, а жена работает в госпитале. Утром мы с отцом поехали в Алексеевку, ехали целый день на подводе, приехали к вечеру, а утром отец ушел на вокзал догонять поезд. В эти дни командование фронта стягивало военную технику — готовилась битва за Прохоровку, Курск, Орел, после были Днепр, Западная Украина.

Я ходила в детсад, а по воскре­сеньям к маме в госпиталь. Заходила к раненым в палаты, пела песни, пля­сала, рассказывала стишки. Раненые солдаты, увидев девчонку шестилет­нюю, вспоминали своих детей, хло­пали мне, иногда угощали кусочком сахара, просили приходить к ним по­чаще. Мне нравилось ходить к ране­ным, тяжелобольным я подавала воду.

В 1944 году я пошла в школу. В школе меня обижали за то, что я оказалась левшой, и я в письме к папе пожаловалась, чтобы он быстрее приехал и защитил меня. Это было в марте 1945 г. Получила от отца ответ: «Потерпи, дочка, еще немножко, добьем немцев, приеду, и все будет хорошо». Но он не приехал, а я так его ждала. Грянула Победа! 9 мая! Все ликовали — Победа! А в июне мы получили письмо от папы: «Здрав­ствуйте, дорогие мои родные — жена и дочь. Через полчаса идем в бой. Сажусь в танк добивать фашиста в его логове. Жили мы с тобой хорошо до войны, а будем жить еще лучше. После войны знаешь, какая будет жизнь хорошая! Береги дочь. 21 апреля 1945 года». Из боя отец не вер­нулся ни живым, ни мертвым — пропал без вести. Было письмо от его друга, тоже танкиста. 21 апреля они вступили в пригород Берлина, друг проезжал мимо горящего танка отца, больше он его не видел — танки шли в бой без остановок.

Мне было уже 8 лет, я была взрослая. В июне, июле стали приходить эшелоны с воинами-победителями. Мы с подругой бегали на станцию встречать отцов, набрав букеты полевых цветов. Эшелон подходил разу­крашенный, играла музыка, солдаты выпрыгивали из вагонов на ходу, их встречали жены и дети. Но это были не наши отцы. Своего отца я так и не встретила.

Война шла 1418 дней. Мой отец проехал на танке 1400 дней, за исключением ранений.

РОММ ЛЮДМИЛА БОРИСОВНА

Помню, что в начале 1942 г. мы втроем: я, моя сестра, 1940 г. р., и брат — лежали в больнице — болели скарлатиной. Однажды нас на руках поднесли к окну, за которым на улице стояли наши родители — мать и отец. Это пришел отец проститься с нами — его забирали в армию. Он воевал с фашистами в морской пехоте в г. Ейске. Помню, как мы сидели все за столом, и поч­тальон принес извещение о том, что наш отец, Баруздин Борис Иванович, пропал без вести. Мама сильно заплакала, а потом и мы.

Помню, как мама запирала нас одних в комнате и уходила в лес за дровами, чтобы было чем истопить печку. А стояли сильные морозы, и сугробы были большими.

Помню, я была в деревне Карабаново у бабушки. Это в 30 км от г. Костромы, и к нашим родственникам пришел с войны на побывку их сын, Борис Федоров, совсем молодой. Так деревенская молодежь пришла встретить его песнями и плясками — кто играл на гармошке, кто на гитаре, все радовались, хотя у всех и хлеба почти не было или было чуть-чуть.

Помню теплый майский денек, мы с детворой набрали в лесу под- нежников, вышли из леса и увидели, что народ спешно собирается на площадку. Все плакали и смеялись, обнимали друг друга и поздрав­ляли с Победой.

у нашего деда, Ивана Баруздина, в г. Костроме на войну забрали его четырех сыновей. Возвратился только младший, Алексей Иванович Баруздин. Он пришел весь израненный и больной туберкулезом, и только затем, чтобы умереть дома. А трое: Сергей Иванович, Валентин Иванович и наш отец, Борис Иванович, — с войны не вернулись.

Детство наше и юность были очень трудными. Я частенько жила v бабушки Кати в деревне. Помню, с самого утра я была вся в делах по хозяйству. И дрова в лесу собирали, заготавливали на зиму — и грузили, и пилили, и кололи — все сами. Сами заготавливали сено, копали огород, поливали, пропалывали грядки. И вся детвора, особенно деревенская, была на работе с утра до вечера.

Но особенно досталось нашим матерям, все тяготы жизни легли на их плечи.

САМОЙЛОВА ЛЮДМИЛА ДМИТРИЕВНА

Я, Самойлова Людмила Дмитриевна, родилась в 1935 году в городе Сталинграде в Центральном районе, где сейчас находится Музей- панорама «Сталинградская битва».

Я хорошо помню свое детство. Сталинград до войны — это южный город с широкими проспектами, с красивой архитектурой, великой Волгой. По воскресным дням мы часто отдыхали всей семьей на ее берегах. За три года до Сталинградской битвы папу перевели на завод «Баррикады». Он работал там мастером. К сожалению, он рано умер из-за травмы, по­лученной на заводе. Маме пришлось поступить на этот же завод.

Я ходила в детский сад с хорошими воспи­тателями, где нам прививали любовь к Родине и семейным традициям. Осенью я собиралась пойти в школу. Но мое счастливое детство на этом закончилось. Началась война.

Помню выступление по радио министра иностранных дел В. М. Молотова. Около ре­продукторов на улицах города толпился народ. У многих на глазах были слезы. Все понимали, что предстоит нелегкая жизнь.

Завод «Баррикады» выпускал военную продукцию. Немецкие войска рвались к Сталин­граду. Начались бомбежки, воздушные тревоги.

Завод бомбили очень часто. Наш дом был расположен недалеко от завода. Во время налетов вражеской авиации мы спускались в подвал многоэтажного дома и часто проводили там всю ночь без сна. Особенно запомнился День 23 августа 1942 года. Мы с мамой решили перебраться жить к род­ственникам в Дзержинский район. Родственники (мамины сестры) жили ^в своих домах, и у них были вырыты блиндажи. Мы с мамой шли пешком с небольшим чемоданчиком. В нем были документы и запас белья. Мы подходили к Мамаеву кургану, когда послышался гул немецких самолетов ^и наших истребителей. Начался воздушный бой. Земля содрогалась от падавших бомб, снарядов. Страх, ужас наводили на нас и жуткие звуки пикирующих самолетов. Мама своим телом закрывала меня от осколков бомб и снарядов. Это был кромешный ад.

Горели емкости с нефтью, сплошной черный дым стоял над Волгой, трудно было дышать. Ближе к вечеру мы дошли до своих родственников, изможденные, черные от копоти, с трясущимися руками.

Началась жизнь в блиндажах. Дома родственников были разрушены, не было еды, теплой одежды, не было даже воды. Питались в основном продуктами, которые мы подбирали у разбитых магазинов.

Нас донимали немецкие снайперы. Однажды такой снайпер ранил в шею мою двоюродную сестру Валю на виду у всех детей, находившихся в блиндаже. Ее мама пошла на соседнюю улицу за медсестрой, которая также жила в блиндаже. Во время перевязки медсестра была убита снайпером. Медсестра была еще очень молода. Во время войны все ока­зывали друг другу помощь: медицинскую, моральную, делились послед­ним куском хлеба.

После оккупации Дзержинского района Сталинграда под конвоем немецких солдат стали вывозить мирное население на машинах в район станции Гумрак. Там было огорожено колючей проволокой огромное поле. Сюда свозили людей из Сталинграда и близлежащих поселков. По ночам было холодно, а у многих не было теплой одежды. Всех беспокоила дальнейшая судьба лагеря. Прошел слух, что всех отправят в Германию. В один из таких тревожных дней мы узнали, что на станцию Гумрак при­был железнодорожный состав. Состав пойдет через Сталинград, и есть воз­можность спастись. Лагерь охранялся немцами и русскими полицаями. Рано утром приоткрылись ворота. Несколько семей, которые находились ближе всего к выходу, решили выйти из лагеря. Это были женщины с детьми и два молодых парня. У одного из товарных вагонов была приоткрыта дверь. Мы влезли в этот вагон. В вагоне были лошади и сено. Мы попрятались в сено по углам вагона. Через некоторое время состав тронулся. Теперь всех мучил вопрос: куда нас везут? Состав шел медленно. Временами мы слышали разрывы бомб, но мы остались целы.

Через некоторое время состав остановился, и все беглецы вышли из вагона. От людей мы узнали, что мы прибыли на железнодорожную станцию Лихая. Близко к станции были дома. Некоторые дома стояли без жильцов. Мы их заняли и стали жить. Но станцию бомбили почти каждую ночь. И мы решили уйти подальше отсюда, подальше от бомбежек. Мы едва передвигались по дороге, обессилев от отсутствия еды и воды, нас приютила одна русская семья. Прожили мы здесь до весны 1943 года и вернулись в Сталинград. Город лежал в руинах. Передвигаться можно было только по разми­нированным тропинкам. Кругом были мины, неразорвавшиеся бомбы или снаряды. Негде было жить. Решили восстановить дом тети. Во время раз­боров завалов произошел взрыв. Тетю тяжело ранило. Ее еле спасли врачи. И это все на глазах у нас — детей.

Жизнь в освобожденном городе была несладкой. Продукты отпуска­лись по карточкам. Хлеба полагалось всего 300 граммов в день. Не было жилья. Однако все верили в скорую Победу. Поддерживали друг друга морально, жили дружно. Все трое детей моих родственников выжили, дожили до Победы.

Получили высшее образование. Я окончила Сталин­градский медицинский институт. По профессии я врач. 45 лет живу в Волжском, общий трудовой стаж 55 лет.