- Вспомним с нами отступавших,
- Воевавших год иль час,
- Павших, без вести пропавших,
- С кем видались мы хоть раз,
- Провожавших, вновь встречавших,
- Нам попить воды подавших,
- Помолившихся за нас….
А.Твардовский (из поэмы «Василий Тёркин»)
Из бесед маршала Г. К. Жукова с писателем К. М. Симоновым о военнопленных:
«…У нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: «Каждый, кто попал в плен,— предатель Родины», и обосновал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийств. Больше половины этих людей было замучено в плену, умерло от голода и болезней, но по теории Мехлиса выходило, что, даже вернувшись, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 41-м или 42-м, не лишили себя жизни…
Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все-таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливее?! Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате постигших нас в начале войны катастроф?»
(Военно-исторический журнал. 1987. № 7. С. 53).
Из письма подпольщицы О. Грененберг своей дочери. 2 августа 1944 г.:
«Моя милая Ромена!Тебе, милая доченька, надо знать, за что пошла на смерть твоя мама, за что шли на смерть бесчисленные тысячи борцов. Мы защищали советскую власть и идеалы коммунистической партии. Это означает, что я отдаю свою жизнь за тебя, за твое будущее. И так все! Мы идем на смерть за светлое будущее и счастье молодого поколения. Я отдаю свою жизнь, чтобы ты, милая Роменочка, не знала ужасов войны и чтобы радость твоей молодости никогда не омрачала черная свастика».
Из записки С.М. Крутова, уроженца села Галанина Горьковской области, 10 октября 1941 г.
В Смоленске, в старинном здании, где разместилась одна из экспозиций государственного музея-заповедника, хранится необычная реликвия. Размер ее невелик — это записка, на которой с трудом можно прочитать написанный карандашом текст. Этот пожелтевший листок нашли в 1963 г. в одном из районных центров области (поселок Хиславичи). Из грозного 1941 г. писал, обращаясь к своим соотечественникам, солдат Степан Маркович Крутов, уроженец села Галанина Горьковской области:
«Дорогие русские люди, соотечественники, не забывайте нас. Мы что могли бороться, боролись с фашистским псом. Но вот пришел конец, нас захватили в плен раненых, истекаем кровью и морят голодом, издеваются над нами, гонят нас насильно в Починки. А что дальше будет не знаем, много народу уже померло от голода и побегов. Кто найдет эту записку, пускай передаст в любые органы власти в сельсовет или в колхоз, или в архив, может быть останутся люди живые кто-нибудь на русской земле. Не может быть, чтобы эти гады всех перебили. Кто после нас будет жить, пускай помнят, что люди боролись за свою Родину, любили ее как мать. Мы непобедимы». На записке дата: 10 октября 1941 года (Безыменский Л. А. Укрощение «Тайфуна». М 1987. С. 39).
Заявление добровольца, рабочего Иванова в армию, Ленинградская область. 4.7.1941 г.:
«В окружную военную комендатуру Красногвардейска от Иванова, рабочего завода им. Фрунзе, цех 31. Заявление Прошу зачислить меня в ряды действующей Красной Армии, так как я хочу бороться с фашистами до их полного уничтожения и обязуюсь выполнять требования, поставленные партией и правительством, а также великим вождем товарищем Сталиным» (Война Германии против Советского Союза. 1941 — 1945. Берлин, 1992. С. 171).
Из письма советского разведчика Николая Кузнецова
Советский разведчик Николай Кузнецов в письме, написанном на случай смерти при выполнении особого задания командования, писал: «Я люблю жизнь. Я еще очень молод. Но потому, что Отчизна, которую я люблю, как свою родную мать, требует от меня пожертвовать жизнью во имя освобождения от немецких оккупантов, я сделаю это. Пусть знает весь мир, на что способен русский патриот и большевик. Пусть запомнят фашистские главари, что покорить наш народ невозможно так же, как и погасить солнце… Прочитать только после моей гибели. 24.VП.1943. Кузнецов».
Годом раньше, 25 июля 1942 г., перед отправкой в тыл немецких войск в письме брату он написал:
«Для победы над врагом наш народ не жалеет самого дорогого — своей жизни… И я хочу откровенно сказать тебе, что очень мало шансов за то, чтобы я вернулся живым. Почти сто процентов за то, что придется пойти на самопожертвование. И я совершенно спокойно и сознательно иду на это, так как глубоко сознаю, что отдаю жизнь за святое, правое дело, за настоящее и цветущее будущее нашей Родины…» (Говорят погибшие герои. М., 1979. С. 180).
ВОЙНА ГЛАЗАМИ УЧАСТНИКОВ СРАЖЕНИЙ
Воспоминания Мансура Гизатуловича Абдулина
(для журнала «Братишка» май 2002 г.)
– Передовая линия фронта – до противника триста – четыреста метров. Как в первый раз вы увидели эту линию?
– Увидел ночью. Пополнение на передовую почти всегда подтягивали ночью. Помню, нас торопили. Бежали в темноте через какие-то мешки или кочки. Смрад, гарь. Вдруг повисла ракета. И осветила трупы – рядом немцы и наши… Оказывается, в темноте мы на них натыкались. Эта картина осталась в памяти как фотография. На войне многое повидал, многое позабылось. А это помню…
– Каким же было начало вашей войны?
– Представьте степь – ни звука, ни движения. Но я знаю: немцы недалеко. И вдруг сразу стало жарко – увидел троих. Идут по траншее, пригнувшись, несут по охапке соломы. Я сибиряк, стрелять умею. Но сколько ни целился – промах. Волновался. А немцев все еще видно, бегут, не бросают солому. Прорезь, мушка, цель – все слилось. Теперь почему-то уже спокойно нажимаю на спуск и вижу – попал. Первой мыслью была: «Эх, кабы видел кто из наших!» Девятнадцать лет было –молодость, честолюбие. Увидели! Подбегает ко мне по траншее сам капитан Четкасов, комиссар батальона.
–Мансур, ты? Я видел в бинокль… Часом позже весь полк знал, что я открыл боевой счет. Представили меня за почин к медали «За отвагу». Убивать надо было. Кто кого – так оборачивалась война для нашей судьбы. И обе стороны совершенствовали способы убивать. Я стал минометчиком. Со своим «самоваром» мы мгновенно меняли позицию, очень помогали стрелковой роте. И нас любили – заранее запасались минами, готовили площадку для миномета. Наше присутствие поднимало боевой дух. Однажды стрелки встретили меня строгим предупреждением: снайпер, трех уже положил. И меня зло взяло – сколько еще ребят перещелкает.
Стал я рассматривать в перископ нейтральную полосу – воронки, трупы, изуродованная техника. Снайпер в этом хаосе – иголка в сене. До полудня мерз я около перископа и, наконец, заподозрил одну не очень приметную точку – он! Прошу винтовку у солдата-сибиряка – знаю, пристреляна хорошо. Мой командир Павел Георгиевич Суворов наскоро обвязал портянкой саперную лопату, грязью пометил рот, глаза, нос, надел на лопату ушанку и осторожно высунул из окопа. «Точка» встряхнулась, пуля звякнула о лопату. Я тоже выстрелил, не упустив те несколько секунд, пока снайпер убеждался, что не промазал. Когда стемнело, к убитому слазили наши ребята. В блокноте снайпера увидели мы неприятную для нас бухгалтерию – 87…
– Воевали живые люди с их достоинствами, недостатками, слабостями, пороками. Доводилось решать и нравственные задачи?
– Было. Представьте солдат, отрезанных в зимней степи от снабжения. Я шесть дней с голодухи по-большому не присаживался. И вот, наконец, еда. Дали по целой буханке хлеба. Старшина умоляет: «Ребята, сначала корочку сосите, не ешьте много – помрете». Ну, я отрезал ломоть, остальную буханку – в сидор. Но есть охота смертельно. Полез за буханкой, а ее нет. Исчезла! Вся рота заволновалась, загалдела. На шум подошел командир батальона. Узнав, в чем дело, достал пистолет: «Расстреляю негодяя. Ищите!» Все развязали мешки, кое-кто содержимое высыпал. А один медлит. Я все понял. И скорее к нему. Запускаю руку в мешок – две буханки! Все напряженно ждут. Я выпрямился и доложил: «Хлеб не обнаружен!» Глаза комбата, все, конечно, понявшего, мне сказали: «Молодец!» Пистолет он с облегчением спрятал и быстро ушел. Никто не укорял вора. Все отрезали мне по ломтю хлеба. А парень лежал на плащ-палатке вниз лицом и вздрагивал…
И вот ведь какие бывают на войне завитушки, недели через две этот малый был ранен осколком в грудь, а мне пришлось на волокуше в санроту его тянуть. Волоку в темноте. Раненый без сознания, воздух в груди свистит. Воронки, окопы, темень. От голода живот свело. Думаю: не жилец ведь, умер бы по дороге – мне облегченье, к приехавшей с кашей кухне вернуться успею. Вдруг слышу:
– Мансур…
Нагнулся. Жив. Умоляет:
– Мансур, пристрели. А не можешь – брось. Я бы бросил…
Э, думаю, ты бы бросил, а я не брошу. Как это я жить буду, если брошу. Дотащил, сдал санитарам. Мысль работала так: я не бросил, и меня не бросят.
– Приходилось, следуя этому правилу, рисковать жизнью?
– На войне это обычное дело. Оттого-то люди так прикипают друг к другу. Ничего нет крепче привязанности, рожденной сознанием: спас мне жизнь. Под Сталинградом в полосе нашей 293-й стрелковой дивизии действовала 69-я танковая бригада. Загорелся танк, за которым наша рота следовала в атаке. Мне показалось, сама броня в нем горит, словно была не стальная, а деревянная. Водитель выскочил, как факел, катается по земле, сбивает пламя.
– Спасите полковника! Но каждый старается обогнуть танк: он вот-вот взорвется. Хочется и мне проскочить мимо, кто упрекнет – в наступление идем. Но что-то меня останавливает. «Танк взрывается через две-три минуты, как загорится. Не теряй времени!» Броня скользкая, шипит под мокрыми варежками. Ни скоб, ни выступов. Из люка пахнуло в лицо горячим дымом. И чувствую, в рукав шинели вцепились руки. Никогда еще таким тяжелым не казалось мне человеческое тело… Свалились мы с полковником на милую землю. У него обе ноги перебиты. Закопченный, возбужденный. Тащу его по снегу подальше от танка. Взрыв. Башня поднялась метров на пять, кувыркнулась, как кепка, в воздухе. Железки с неба посыпались. Полковник меня обнял.
– Сынок, не забуду! Фамилию записал. Пистолет дал на память. Тут санитары появились. А я побежал своих догонять… Через три десятка лет маршал бронетанковых войск Олег Александрович Лосик, воевавший под Сталинградом, поможет мне установить личность полковника (оказалось – подполковника). Им был батальонный комиссар 69-й танковой бригады Г.В. Прованов. Потом окончательно выяснилось: Г.В. Прованова считают сгоревшим в танке. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Полагаю, танкисты, наскоро осмотрев после боя взорвавшийся танк, пришли к выводу: комиссар погиб. Что произошло там в степи? Накрыло ли раненого вместе с санитарами артобстрелом или что-то еще случилось? Война многое навечно похоронила. Но я тот день помню – не рядовой эпизод в жизни.
– Что для вас на войне было самым трудным?
– Примириться с близостью смерти. И сам труд – изнурительный, каждодневный. Сколько земли перекопано! Остановились – сразу роешь окоп. Кто ленился – погибал. Я не ленился. Долгое время вместе с минометной трубой и лопатой таскал саперную кирку. Тяжелая штука, зато надежная – любую мерзлоту одолеешь.
– Чего вы лично боялись больше всего?
– Смерти, особенно глупой, нелепой смерти. Боялся раны в живот. Плена.
– Мансур Гизатулович, в войне, о которой мы говорим, проявился массовый героизм народа. И все-таки не все подряд были героями. Приходилось, наверное, видеть и трусость?
– Смерти боятся все. Все! Я видел и смелых, и несмелых, стойких и нестойких. Но один умеет взять себя в руки, а другой – нет. Я в трусливых себя не числю, а был случай – даже обмочился от страха. Но я преодолел себя. И никто моей слабости не заметил. А другие паниковали, бежали. Были и дезертиры, трибуналом судили самострелов. И в атаку боялись подняться. Все было. Но в массе больше было все-таки смелых людей, людей с высоким чувством самодисциплины. Тон они задавали. А среди смелых и трусоватый подтягивался. А гибли трусливые чаще, чем смелые.
– А теперь давайте вспомним истинно героический поступок.
– На Курской дуге потери были очень большими. Каждую ночь в роты прибывало пополнение. И вот однажды утром обнаруживаем: солдаты из маршевых рот, не видавшие близко войны, совершенно подавлены. Взошедшее солнце осветило лежащие, как снопы, трупы, горы искореженного металла. Упадешь духом при виде такого. Что делать? Предстоят наступательные бои. Как поднимать батальоны в атаку? Наш комбат Федор Васильевич Гридасов приказывает:
– Подать коня! Конь у комбата был всегда наготове. Но зачем сейчас? И вот верхом на разгоряченном коне вылетает комбат на нейтральную полосу – и галопом с фланга на фланг на виду у нас и у немцев. Ширина нейтральной полосы – четыреста метров. Что началось! Сколько заработало пулеметов! Мы видели трассы пуль. А всадник мчался, как заколдованный. Вот уж воистину смелого пуля боится – проскакал невредимым. И достиг того, чего хотел. Сотни людей, следившие за скачкой с тревогой и восхищением, очнулись, стряхнули страх…
– Что было для вас самым драматическим, самым горьким на войне?
— Хоронить друзей. У меня слезы близко – не мог удержаться, рыдал… Горечь не проходящую и доныне оставила переправа через Днепр. Что там было! На бревнах, на снопах, обшитых плащ-палатками, на всем, что может держать человека на воде, стали мы ночью переправляться с левого берега на песчаный остров посредине Днепра, чтобы потом занять плацдарм на правобережье. Немцы, конечно, ждали, что именно тут мы станем переправляться. И с крутого берега обрушили на нас такое море огня, какого не видел я ни в Сталинграде, ни на Курской дуге. Я плыл с просаленным вещмешком, набитым мякиной. Ума не приложу, как уцелел в месиве из воды, соломы, бревен и человеческих тел. Оказывался то поднятым в воздух, то в воде. С громадными потерями наш корпус все же высадился на низком песчаном острове. И он оказался для нас ловушкой.
Немцы с крутого берега расстреливали нас, как муравьев. Автоматы у нас заклинило, гранаты не действовали, еды нет, укрыться негде и не на чем двигаться дальше. Никогда за все время, проведенное на войне, я не чувствовал себя таким беспомощным. Ослепшие от песка, оглохшие от взрывов, мы зарывались в вязкий и мокрый грунт – одни головы наружу. А после нового шквала огня глянешь – нет и голов. Девять дней в октябре 1943 года держались мы на острове в отчаянном положении. Потом немцы вдруг стихли. Измученные, израненные, контуженные, мы поднялись, не понимая, в чем дело. Куда плыть, на правый берег или назад? На левый берег переправил я раненых и тут узнал: уже три дня есть приказ отступить. Оказалось, наша переправа была ложной — отвлечь силы немцев. Настоящие бескровные переправы с понтонами наведены были выше и ниже по Днепру, по ним переправились танки, артиллерия и пехота… Я, помню, сел и долго неподвижно глядел на воду. В большой стратегии войны все было сделано правильно. Сохранили множество жизней, и война идет уже на правобережье. Но каково было нам, изведавшим ад отвлекающей переправы – ни почестей, ни наград, ни даже какой-нибудь благодарности. И сколько погибших…
– И ведь это не единственное страшное воспоминание?
– О некоторых подробностях войны страшно и говорить, и писать… Помню человеческую фигуру на трех точках – на локтях и на одном колене, содрагаясь в конвульсиях, улепетывает от «передка» мне навстречу. Вторая нога в валенке неестественно длинная… Боже мой, нога держится на одном сухожилии! Мне надо бежать туда, откуда ползет солдат, но все, что далее происходит, заставляет остолбенеть. Солдат сел, вынул из кармана перочинный ножик и, дико оскалившись, стал перепиливать сухожилие. Не потерял сознание солдат. Снял с себя шапку, перетянул ее ремешком на культе. Потом стал закапывать ногу в грязном снегу. Это было в первый месяц моей войны…
– А чем болели солдаты?
– Ничем! Поразительное явление: спали в снегу, сидели неделями в мокром окопе, пили зеленую воду, по несколько суток не спали, ели что попало. И ничего! Старички (сорокалетние для нас были стариками), бывало, говорят: «Вот бы остаться пожить – ничем не болею». Какие-то защитные силы работали в организме. Все выносили.
– У вас ведь был, наверное, счастливый день на войне?
– А как же! Смеяться будете, связано это с баней. 28 ноября 1943 года за Днепром я был ранен. Не тяжело. Но ясно было: отвоевался. Возчик Степан, как сына, уложил меня на повозки. Постелил соломы и гнал в санбат, как сумасшедший. Хитрый был. Покрикивал: «Сторонись! Раненого полковника, Героя Советского Союза везу! «. Я его дергаю: «Бога побойся. Плащ-палатку поднимут – изобьют и тебя, и меня… «. Потом был санбат. Операция без наркоза. Чтобы медсестер не пугать ревом, я рот ватой забил.
А потом была баня в Новых Санжарах. Ее устроили то ли в школе, то ли в какой-то конторе. На дворе в котлах и бочках грелась вода. Нас, израненных, чумазых, обросших, приводили в божеский вид старушки и молодухи. Радость была – описать невозможно. Тело освобождалось от грязи. А душа словно оттаяла. Глядели мы, двадцатилетние, на такого же возраста девушек – голова кружилась от прикосновенья их рук. И казалось, ничего в жизни не может быть лучше этого радостного тепла.
– Мансур Гизатулович, хотите сказать еще что-нибудь молодым?
– Скажу главное. В нечеловечески трудной войне мы защищали Отечество, наш общий дом. Сильны мы были великой общностью. И мы должны эту общность беречь. Только при этом условии мы осилим все трудности. Мы их осилим, как осилили в грозные сороковые годы.
Разведчик Николай Кузнецов
Летом 1942 г. в одним из районов Западной Украины опустились советские парашютисты. Это был партизанский отряд Героя Советского Союза Д. Н. Медведева. В своих книгах: «Это было под Ровно» и «Сильные духом», он рассказал о боевых делах отряда, действовавшего и глубоком ненецком тылу.
«Есть такие дела, которые не меркнут, есть слава, которая не увядает», – говорил автор этих замечательных книг, посвящённых светлой памяти патриотов партизанского отряда, отдавших жизнь за счастье Родины. Среди них был и Николай Иванович Кузнецов – любимец отряда, бесстрашный и находчивый разведчик. Он добывал ценнейшие сведения о противнике, провёл много необычайно смелых и сложных диверсии.
В марте 1944 г. Николай Кузнецов погиб и бою. Когда стало известно о гибели Кузнецова, боевые товарищи вскрыли его письмо, на котором было написано: «Вскрыть после моей смерти. Кузнецов». Вот что они прочли: «25 августа 1944 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить, беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов. Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа – германского тирана па Украине Эриха Коха.
Теперь я перехожу к действиям. Я люблю жизнь, я ещё очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце. Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты останутся бессмертны. «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»… Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь… Ваш Кузнецов».
Последнее письмо с фронта З.И. Маресевой
Во время Великой Отечественной войны воинская доблесть, отвага санитаров, оказывающих первую помощь раненым на поле боя, под огнем противника, была приравнена к боевым подвигам солдат и офицеров в бою. За вынос с поля боя более 80 раненых или контуженных с их личным оружием санитар или санитар-носильщик награждался высшей правительственной наградой – орденом Ленина.
Оказание медицинской помощи и вынос раненых с поля боя производились в любое время суток независимо от силы огня противника. Несмотря на артиллерийский и минометный обстрел со стороны врага, под треск пулеметов и свист пуль, во время бомбардировок с вражеских самолетов санитар, сандружинница, санинструктор, применяясь к местности и маскируясь, зачастую лежа, оказывали бойцам медицинскую помощь, рискуя своей жизнью. В таких же условиях осуществлялся вынос раненых с поля боя. Используя каждый кустик, канаву, дерево, камень, словом, все предметы на пути движения, санитар должен был еще в ходе боя оттащить раненого, чтобы вражеская пуля или мина не нанесла ему повторного ранения. Положив раненого на плащ-палатку или прямо на своей спине ползком оттаскивал его санитар в укрытое место, а отсюда как можно быстрее отправлял на медицинский пункт.
В суровые дни войны помощь раненым на поле боя оказывала санинструктор Зинаида Ивановна Маресева. Вести о зверствах гитлеровцев, об угоне фашистами советских юношей и девушек из оккупированных областей, о ранении и гибели близких людей доходили до города Вольска в Саратовской области, где жила Зина Маресева. Отец ушел на фронт. Через город проходили группы эвакуированных. Горе простых людей стало се горем. Возникло сильное желание идти на фронт, помогать фронтовику-отцу, товарищам, всем советским людям скорей прогнать врага с советской земли.
Боевое крещение Зина Маресева получила у стен Сталинграда. Под градом пуль, под разрывами снарядов бесстрашно работали медики. Сержант Маресева, не жалея сил, оказывала первую медицинскую помощь раненым, выносила тяжело раненых на себе и доставляла их к переправе на Волге. В эти грозные дни она не теряла бодрости и веры в победу. Она видела руины Сталинграда, видела сожженные и разграбленные фашистами села, колхозы, видела детей, оставшихся без матерей, стариков без крова и питания. Росла ненависть к фашистским захватчикам.
В 1943 г. шли упорные и жестокие бои в районе Северного Донца. Фашисты шли в контратаки против наших наступающих войск, цеплялись за каждый дом, за каждый рубеж. Маресева принимала участие во всех боях своего подразделения. Ее всегда видели на поле сражения. Винтовку раненого, иногда палки, ветки, доски она использовала для наложения шины, неподвижной повязки, чтобы поврежденная конечность находилась в покое. Неразлучный спутник – фляга с водой – была всегда с ней. Каким спасительным в такие минуты был для раненого глоток воды!
Кому неизвестно, сколько радости, счастья приносят письма родных, получаемых на фронте, и с каким нетерпением и тревогой ожидаются письма с фронта. 20 июня 1943 г. Зина пишет задушевное, теплое, ласковое письмо своей матери Анне Васильевне Маресевой. Передавая привет любимой сестренке Шурочке, всем родным и знакомым, она писала:
«Желаю наилучших успехов в вашей работе, а Шурочке, Раисе, Юрику, Толе, нашим будущим строителям социализма и защитникам нашей необъятной Родины, успеха в учебе. Дорогая мамочка! Сообщаю, что письма Ваши, написанные Николаем Маресевым, получила, за что тысячу раз благодарю. Из писем узнала, как Вы живете, как Ваше здоровье, что делаете. Милая моя мамочка! Вы пишете, что нет ни одной свободной минутки, что все время работаете. Верю, дорогая моя, и вспоминаю те прошедшие дни, когда мы были вместе. Дорогая мамочка! Мы сейчас находимся в обороне. Держим ее крепко-накрепко. Мне принесли письмо и говорят: «Зина! Опой какую-нибудь песенку и мы дадим тебе его». Я им отвечаю, что вечером в полку будет самодеятельность, там услышите песню, увидите пляски. Сколько было радости и какое великое удовольствие получить на фронте с родины письмо! Получила, прочла, все узнала о Вашей жизни и сейчас же пишу ответ. Я уже писала в предыдущих письмах, что мы – гвардейцы. Заслужить это почетное звание и уважение стоит крови бойцов и командиров. Мы, дорогая мамочка, продвигаясь вперед, занимая города и села, встречаем мирное население. Наши советские люди не могут сказать иногда и слова от радостной встречи с нами и только заплачут… Милая мамочка! Ждите еще и еще от меня письма. До скорого свидания. Пишите чаще».
Но это письмо было последним. Так и не дождалась больше Анна Васильевна писем от своей любимой и замечательной дочери. В бою за переправу через Северный Донец Зине приходилось особенно трудно, но именно здесь она показала образцы мужества и отваги. Несколько контратак противника отбили наши части. Однако враг наседал и угрожал зайти во фланг. Под ливнем вражеских пуль и снарядов Зина перевязывала раненых воинов. Перебегая от одного к другому, усталая, но с твердой решимостью честно и до конца выполнить свой воинский долг, заботливо, по-матерински ласково утешая раненого, она делала перевязки. Вдруг она услышала слабый крик и, заметив, что недалеко упал раненый командир, бросилась к нему. Но раньше, чем добежала, она увидела фашистского бандита, который из автомата целился в раненого командира. Мгновенно поняв грозившую ему опасность, Зина ринулась вперед, оказалась между командиром и фашистом и закрыла своим телом раненого. В тот же момент раздались выстрелы, и Зина упала, сраженная автоматной очередью врага. Жизнь офицера была спасена, но тяжело раненная Зина Маресева умерла, пробыв в госпитале три дня. Зина выполнила свой священный долг, долг советского медика. За этот подвиг Зинаиде Ивановне Маресевой было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.
Разведчик Дмитрий Киселёв
Вскоре после начала Отечественной войны «Комсомольская правда» напечатали очерк о бесстрашном мотоциклисте-разведчике Дмитрии Киселеве, не раз глядевшем в глаза смерти. «…Вот он мчится по шоссе впереди машины с бойцами, не сбавляя скорости, влетает в деревню. Залп из окон ближней избы разрывает тишину ночи. Вихрь огня обжигает лицо Дмитрия. Резко повернув руль, он падает в кювет. Разведчик цел, но фашисты изрешетили мотоцикл пулями. Товарищи были почти уверены: не выберется парень, ведь деревня полна гитлеровцев. Но Киселёв прикатил в часть на трофейном мотоцикле… «
Эту статью прочли близкие Дмитрия, радовались, волновались, но она оказалась последней вестью о юноше. Пропал без вести? Нет! Двадцатилетнее молчание нарушило письмо, присланное отцу разведчика из Норвегии:
«Близкие друзья с глубоким прискорбием извещают Вас о Вашем сыне, который в числе шести русских товарищей был расстрелян в городе Бергене. Он был одним из тех, кто в ужасных условиях фашистского плена, вёл активную борьбу с нацистами. Он до конца жизни был патриотом своей Родины. На его могиле мы еще раз дали клятву быть такими непримиримыми бойцами, каким был он.. «.
…7 ноября 1944 г., как обычно, узников привел на работу в порт. Полдня нагружали они две баржи железобетонными балками. Буксир потащил баржи по заливу, опоясывающему Берген. На последней барже развевался красный флаг!
Это сделали Дмитрий Киселев, Николай Якушев, Иван Турко, Василий Хорошаев, Иван Чкалов и Григорий Гришин. Буксир долго плыл на глазах норвежцев под гордым советским флагом. Он причалил к судоверфи, и рабочие подняли балку с флагом ввысь – на леса. Более трёх часов реял 7 ноября 1944 г. Красный флаг над Бергеном. Шесть смельчаков были схвачены гитлеровцами, после пыток героев расстреляли.
Ночью норвежцы возложили на их могилу венок, фашисты разбросали цветы, но венки появлялись вновь и вновь три ночи подряд. А потом грянул как бы салютный залп: партизаны взорвали стоявший в порту германский транспорт.
По воспоминаниям лётчика А.И. Выборнова
Александр Иванович Выборнов – человек-легенда. Более сорока лет службы в авиации, 5 тысяч часов в воздухе. В годы войны совершил 350 боевых вылетов, провел 42 воздушных боя, уничтожил 28 самолетов врага. Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации в отставке, заслуженный военный летчик, почетный гражданин подмосковной Каширы. Награжден орденами Ленина и Александра Невского, пятью орденами Красного Знамени, четырьмя – Отечественной войны I степени, тремя – Красной Звезды, орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени и множеством медалей.
«Врага уничтожить – большая заслуга, но друга спасти – это высшая честь». Эти строки Александр Твардовский писал будто бы об Александре Ивановиче. В годы войны летчику удалось вывезти сбитого однополчанина буквально из-под носа врага. Это произошло под Харьковом 12 сентября 1943 года. Четверка истребителей вылетела на поиск и уничтожение вражеского самолета-корректировщика, прозванного «рамой» за своеобразную конструкцию. У советских летчиков на фашистские «рамы» был, что называется, особый зуб – те не давали покоя нашим танкистам и артиллеристам. С воздуха высматривали объекты, передавали их координаты, огневые налеты следовали один за другим. Ведущим одной пары был Выборнов, вторую вел старший лейтенант Александр Тверяков. Прошли на высоте 300-400 метров под облаками, но «раму» не обнаружили. Тогда решили сделать заход с территории, где находились немцы. Углубившись на 20-30 км, попали под сильный зенитный огонь. Когда набрали высоту, обнаружили, что на высоте 2500-3000 метров на нашу территорию держат курс «юнкерсы» и «хейнкели». 45 мощных бомбардировщиков шли под прикрытием 20 истребителей.
Преимущество врага было очевидно, но наши летчики принимают решение атаковать. Во время боя Тверяков сумел подбить один «хейнкель», но следом вспыхнул и его Як-7. Бросая самолет в разные стороны, сумел сбить пламя. Выборнов передал ему по радио: «Бросай самолет!.. «, но Тверяков не реагировал. Сел на поле вблизи леса. Без шасси, на фюзеляж, к тому же на территории, занятой немцами. Самолет дымился, кабина осталась закрытой. Выборнов понял, что его ведомый, видимо, тяжело ранен. Надо вывозить! Передал в эфир команду: «Прикройте, сажусь в поле». На пробеге самолет дважды зарылся носом, но летчик не обратил на это внимания. Подрулил и, не выключая двигателя, выскочил из самолета. Тверяков был в кабине, окровавленный, с обожженным лицом. Выборнов растормошил друга, чтобы восстановить дыхание. Но говорить раненый не мог губы – слиплись от огня и крови. Александр Иванович сдвинул фонарь, помог Тверякову выбраться.
Но что делать дальше, Выборнов пока не знал: в одноместную кабину своего самолета товарища не поместить. Мгновенно пришла спасительная мысль: вывезти друга в отсеке для инструмента, что сзади кабины летчика. Быстро затолкал его туда, правда, ноги не поместились. Забрался в кабину, пошел на взлет. Самолет пробежал весь участок поля, уже поляна заканчивается, а скорости для взлета не хватает. Впереди деревья. Выборнов решил, что это конец. Но летчика спас невесть откуда взявшийся бугорок. С него, как с трамплина, самолет оторвался от земли и, покачиваясь, задевая верхушки деревьев, взлетел. Развернулся на восток. Минут через 15 вместе со штурмовиками Ил-2 зашел на посадку на их передовой аэродром. Заглох мотор, закончилось топливо, но все же удалось посадить самолет на край аэродрома. До своего Выборнов не дотянул километров 40-50. А когда взглянул на Як, задрожали ноги: лопасти винта были согнуты. Как только ему удалось дотянуть и взлететь с ограниченной площадки? Подъехавшим на санитарной машине врачам Выборнов передал своего друга. Тверяков долго пробыл в госпитале, но после излечения продолжал воевать. Позднее погиб в воздушном бою. А от сослуживцев Александр тогда узнал, что вражеские «мессеры» уже кружили над местом посадки его Яка, пытаясь уничтожить самолет, но наши летчики, вступив в схватку, оттянули на себя вражеские самолеты.
В сентябре 1944 года, когда Александру Ивановичу в торжественной обстановке вручили именной Як-9 с надписью на борту «А.И. Выборнову от каширских школьников», механик Василий Колтунов, с которым летчик прошел всю войну, нарисовал на борту в два ряда 20 красных звезд. Столько вражеских самолетов было к тому времени на боевом счету капитана. 12 из них лично, и еще два – в группе он сбил в сражении на Курской дуге. Его фамилия неизменно присутствовала в списках групп, выполнявших наиболее сложные задачи. Снайперски бил Выборнов фашистов в небе Украины, Польши, Чехословакии, Венгрии, Германии. Не просто давались эти воздушные победы. Как признается ветеран, и «страшно было, когда сверху ходят «мессеры» или «фокке-вульфы». Нервы-то не железные. Но когда бой – здесь уже азарт, чтобы тебя не сбили. И головой крутишь, чтобы сзади самолет противника не забрался». Именно после схваток в небе над Курском грудь летчика украсили ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени. Давались они непросто, и вот красноречивое тому свидетельство. В начале сентября 1943-го Яки прикрывали штурмовиков, которым предстояло подавить скопление техники и живой силы врага в районе Красной Знаменки. Илы удачно выполнили задание, поступила команда возвращаться. И тут по радио со станции наведения летчики услышали: «Все, кто находится в воздухе, помогите! Нас бомбят «юнкерсы»!
Четверка истребителей рванула в указанный квадрат. Насчитали до тридцати «юнкерсов», выше – истребители прикрытия. Наши летчики снизились до бреющего полета, затем старший лейтенант Михаил Сачков, а потом и Выборнов ударили по фашистам с близких дистанций. В бою у летчиков было прекрасное взаимопонимание. Они предупреждали друг друга о начале атаки. В эфире то и дело звучало: «Прикрой, атакую!». Атака Сачкова оказалась удачной: своим огнем он поразил вражеский самолет. В хвосте другого «юнкерса» пушка Выборнова сработала точно по прицелу. Он загорелся и стал падать, кувыркаясь с носа на крыло. Потеряв несколько самолетов, фашистские пилоты дрогнули и начали уходить на свою базу. А Выборнов вместе с Сачковым догнали один из самолетов, на борту которого красовался дракон. Как тот ни маневрировал, но против пары наших асов ничего сделать не смог. Удачная атака – и «дракон», выпустив шлейф черного дыма, зацепился за деревья и взорвался.
После боя выяснилось, что по личному распоряжению командующего 40-й армии генерала Кирилла Москаленко, которому сразу же доложили об этом дерзком бое и мастерстве летчиков, они были награждены орденами Отечественной войны I степени. Были во фронтовой биографии аса не только победы, случались и горькие страницы, которые он сумел пережить, чтобы снова идти в бой. Однажды его сбили под Киевом, он упал на вражеской территории, к счастью, остался жив, сумел выбраться к своим. Лучшие воспоминания Выборнова связаны с замечательными людьми, с которыми ему посчастливилось познакомиться на фронте. Настоящая мужская дружба надолго связала Александра Ивановича с Арсением Ворожейкиным. Вместе они начинали на Калининском фронте. Тогда, летая на И-16, молодой пилот Выборнов особых достижений не имел, и потому усиленно перенимал опыт мастеров воздушного боя, таких как Ворожейкин, у которого он учился сочетанию огня и маневра. К концу войны дважды Герой Советского Союза генерал-майор Ворожейкин с 52 победами вышел на шестое место среди всех советских асов. После войны написал несколько книг, в которых тепло пишет о своем ведомом. Арсений Ворожейкин настолько дорожил надежным прикрытием со стороны Выборнова, что их боевой союз просуществовал два года, не прерываясь даже тогда, когда Александр Иванович уже командовал эскадрильей. С тех военных лет связывает Александра Ивановича дружба со многими именитыми асами. В семейном альбоме Выборнова – снимки с Иваном Кожедубом, Виталием Попковым, Степаном Микояном, Владимиром Ильюшиным и другими прославленными летчиками. Впрочем, список этот весьма обширен.
А тот именной самолет повлиял не только на фронтовую судьбу Александра Ивановича. Впрочем, по порядку. В 1943 году школьники его родной Каширы решили заработать на самолет для земляка. По 50-70 копеек собрали 72000 рублей. Обратились к Верховному Главнокомандующему с просьбой вручить этот самолет их земляку. Сталин дал добро. Это был единственный за годы войны случай, когда деньги на именной самолет собрали школьники. Землякам Выборнов написал письмо со словами благодарности за дорогой подарок и отослал фотографии истребителя. Свой именной Як-9 он берег. В Сандомирской операции по самолету прицельно поработали зенитки противника, которые повредили Яку мотор. Выборнов попытался выпустить шасси – одна стойка не вышла. Надо бы прыгать с парашютом, но самолет-то именной! А командир полка с КП сначала требовал, а потом уговаривал покинуть самолет. Но Александр все же зашел на посадку и посадил самолет на одно колесо. На пробеге сумел удержать машину, но метров через двести, когда скорость упала, и крыло коснулось земли, Як-9 дважды крутануло вокруг оси. Конечно, риск был немалый, но жив остался и самолет спас. Через три дня, благодаря мастерству механиков, «каширский школьник» был снова готов к бою. На нем Александр Иванович и воевал до конца войны, которая закончилась для аса 12 мая в небе Чехословакии.
Рыцарская дуэль на Курской дуге
Статья из журнала «Братишка» декабрь 2003 г.
– Эй, русский… Эй, Сашка, ты еще живой? Я думал, что ты уже сгорел в своем танке… Еще сгоришь. Я буду поджигать тебя, пока тебе не будет могила, – доносился из эфира чужой голос. Командир тридцатьчетверки старшина Александр Милюков опешил. Что за чушь? А из рации продолжал слышаться хриплый голос:
– На твоем колхозном тракторе только в могилу. Ну что, выйдешь на нем один на один против моей «пантеры»? Один на один, по-рыцарски…
– Ах, это ты, мать твою?!! – Милюков чертыхнулся, поняв, с кем имеет дело. Волну радиостанции его танка отыскал фашист. Да не простой, а настоящий ас, «хитрющий», как его прозвали в экипаже Милюкова.
– Я готов, – ответил Александр. – Посмотрим, чья возьмет, фашист недобитый.
– Выходи на дуэль сейчас. Только завещание напиши, а то не найдут тебя. Твоя страна очень велика, я узнал это, когда русский учил…
– Сам о завещании побеспокойся, – уже кричал Милюков, матеря немца на чем свет стоит.
Немец умолк. Умолк и Милюков в ожидании, что скажут члены экипажа. Гитлеровец-то в более выгодных условиях. 76-мм пушка Т-34 не брала лобовую броню «пантеры», а немецкий танк из своего длинноствольного 75-мм орудия мог сжечь тридцатьчетверку с расстояния едва ли не двух километров, а с тысячи метров – уж наверняка. И все же экипаж Милюкова принял вызов фашистского аса.
Тридцатьчетвёрка стрелой, по-другому и не скажешь, вылетает на исходную позицию. Велик риск, но когда еще можно встретиться с «хитрющим», расквитаться с ним? А расквитаться было за что. В недавнем бою именно эта «пантера» двумя снарядами прошила тридцатьчетверку. Экипаж Милюкова проворонил «хитрющего», он внезапно выполз из второго эшелона и открыл прицельный огонь. Тогда они чудом остались живы.
Известно, что за одного битого двух небитых дают. Во втором бою ловушку запомнившейся нашим танкистам «пантере»уже устроил экипаж Милюкова. Но не тут-то было. Как ни старался командир орудия сержант Семен Брагин, как ни материл его Милюков, снаряды шли мимо. Уворачивался немец, да так ловко, что все поняли – за рычагами «пантеры» ас. Впрочем, другому не позволили бы постоянно пастись во втором эшелоне, не позволили бы быть свободным охотником. Заряжающий рядовой Григорий Чумак и обозвал тогда немца «хитрющим». И вот танкисты вступают с ним в схватку.
Милюков нервничал, понимая, что останется в живых и командиром экипажа только при одном условии – если с блеском выиграет поединок. Иначе трибунал – тридцатьчетверка сорвалась с боевой позиции без приказа комбата. Проигрыш же вообще сулил верную смерть – живым на этот раз немецкий ас никого не выпустит, после первого попадания положит как в копеечку еще несколько снарядов.
Местность для поединка давала шанс экипажу на успех, она была безлесной, но испещренной балками и оврагами. А тридцатьчетверка – это скорость, маневренность. Машина же Милюкова и вовсе летала до восьмидесяти километров в час. В прошлом механик-водитель, старшина Милюков выжимал из нее все соки, заводские характеристики превышал почти на треть. Словом, успех в поединке зависел от мастерства двух экипажей. От того, кто первым обнаружит противника, кто первым произведет прицельный выстрел, кто сумеет вовремя увернуться, и от многого, многого другого. Главное – любыми способами приблизиться к «пантере» на дистанцию 300-400 метров, тогда можно огневую дуэль вести на равных. Но немец-то не будет ждать, значит, метров семьсот тридцатьчетверке придется идти под его прицельным огнем.
Гитлеровец выстрелил сразу после того, как экипажи увидели друг друга. Да, он не хотел терять ни метра преимущества из тех семисот, что у него были в запасе. Снаряд взорвался рядом с советским танком. Прибавить скорость? Но на каменистом участке тридцатьчетверка давала километров тридцать, не более, и прибавить могла лишь чуть-чуть. Не пролетишь эти семьсот метров, успеет немец смертельно врезать. И Милюков тут же дал по тормозам, снизил скорость. Решил: пусть немец прицелится. Александр «видел» его за броней «пантеры», «видел» его впившимся в прицел… «Нет, гад, ничего у тебя не получится».
«Даю скорость! Маневрирую!» – прокричал Милюков. Тридцатьчетверка рванула чуть раньше, может, на секунду, прежде чем из ствола «пантеры» плеснуло пламя. Опоздал немец, снаряд прошел мимо. «Вот так-то, фриц, дальнобойная пушка – это еще не все». К Милюкову пришла уверенность, он теперь знал: увильнуть от снаряда можно и на открытой местности, можно превзойти в расторопности немецкого аса. А тут еще Николай Лукьянский, который находился на командирском месте, крикнул: – Двенадцать секунд, командир, я засек, двенадцать!!!
– Умница, Коля, – похвалил Милюков.
Теперь Александр знал, что между первым и вторым выстрелом немца – двенадцать секунд. Увеличил скорость. Проскочить бы еще метров двести ровного поля, всего метров двести… А Лукьянский считал: «…Семь! Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать!.. » Милюков тут же что было силы рванул на себя оба бортовых фрикциона. Танк вздрогнул и замер. Снаряд перед самым носом вспахал землю. «Посмотрим, чья возьмет!»
Танк Милюкова то резко тормозил, то резко бросался в ту или иную сторону, и немецкие снаряды шли мимо. Экипаж мастерски использовал каждую ложбинку, каждый холмик для своей защиты. Тридцатьчетверка неумолимо приближалась к «пантере». Немецкий ас посылал снаряд за снарядом, но советский танк был неуязвим, он рос в прицеле неестественно быстро. И нервы у немца не выдержали, «пантера» стала отступать. «Струсил, гад! – кричал Милюков. – Даю скорость! «
Танк противника пятился назад. В том, что в нем сидел настоящий ас, наши танкисты убедились еще раз. Ни разу немец не подставил борт или корму. И только раз, когда перед отступающей «пантерой» оказался спуск, она, задрав пушку, на секунду показала днище. Этой секунды и хватило для того, чтобы Семен Брагин влепил бронебойным в уязвимое место.
Немецкий танк охватило пламя, «пантера» заносчивого немецкого аса горела. Экипаж Милюкова захлебывался от восторга, танкисты кричали, хохотали, ругались. Всех их отрезвила рация, откуда донесся голос комбата:
– Милюков! Дуэлянт хренов, под суд пойдешь!..
Уже после боя отважной четверке расскажут, как внимательно за поединком наблюдали и с советской, и с немецкой стороны. За все время дуэли никто, кроме ее участников, не произвел ни единого выстрела. Наблюдали с тревогой и любопытством.
Милюков оценил выдержку комбата, его опыт. В момент поединка комбат не произнес ни слова, понимал – нельзя под руку. Свое недовольство высказал, когда поединок был выигран, и высказал лишь единожды. Может быть, потому, что в душе был доволен, а может, оттого, что по окончании рыцарской дуэли бой разгорелся уже между подразделениями, и экипаж Милюкова вновь праздновал победу. Да какую победу!!! Тридцатьчетверка встретилась с тремя «тиграми», сожгла их, а затем раздавила вместе с расчетами несколько артиллерийских орудий…
А теперь еще раз об участниках того суперпоединка. Ими были: командир танка старшина Александр Милюков, заменивший во время дуэли механика-водителя, механик-водитель рядовой Николай Лукьянский, занявший командирское кресло, заряжающий рядовой Григорий Чумак и командир орудия сержант Семен Брагин, выстрел которого и поставил победную точку. Как сложилась их судьба? Семен Брагин и Николай Лукьянский погибли, первый – в день Победы в Кенигсберге, второй – 2 мая в Берлине. О Григории Чумаке автору ничего не известно. Александр Милюков встретил Победу в Германии. Впрочем, о нем чуть подробнее. Он один из тех, кто входит в когорту советских асов-танкистов.
Родился Александр Милюков в 1923 году в селе Наровчат Пензенской области в крестьянской семье. Окончил 10 классов и школу Гражданского воздушного флота. Но так вышло, что летчиком не стал. На фронт прибыл в 1942-м, попросился в танкисты, механиком-водителем. После того как его КВ подбили, пересел на Т-34, вскоре стал командиром. В феврале 1943-го в боях за Харьков его экипаж одержал первую победу – уничтожил «тигр», который по многим параметрам превосходил тридцатьчетверку. Под тем же Харьковом Александр горел в танке.
В самый разгар боев на Курской дуге Милюков в смертельном поединке, как уже знает читатель, сжег «пантеру» немецкого аса, а затем еще три «тигра». В 1944-м Милюков окончил Саратовское танковое училище. Еще два «тигра» он записал на свой счет уже в 1945-м, в Германии, под Гольсеном и Дрезденом, будучи младшим лейтенантом, командиром роты 53-й гвардейской танковой бригады (3-я танковая армия, 1-й Украинский фронт). Принимал участие в уличных боях в Берлине. В июне 1945-го за проявленные мужество и героизм удостоен звания Героя Советского Союза. После войны Милюков работал на Одесской киностудии. По его сценарию снят захватывающий фильм «Экипаж машины боевой». Фильм о самом остром поединке в его жизни – о рыцарской дуэли. На Курской дуге.
Прорыв блокады Ленинграда
Воспоминания младшего лейтенанта Виктора Ерохина – штурмана, награждённого орденами Красного Знамени, Красной Звезды и медалью «За оборону Ленинграда».
До войны я учился в Челябинской авиашколе. Значительные потери авиации в первые дни войны внесли существенные коррективы в наши планы. Учились по сокращенной программе. В июне 1941-го фашистская Германия напала на нашу страну. Через полгода – досрочный выпуск, присвоение воинского звания и путевка на формирование в Ижевск… Летаем на разведку и бомбометание переднего края противника за рекой Волхов. За ночь делаем по 4-5 вылетов, а при полетах с аэродрома подскока, расположенного в 10 км от передовой, успеваем сделать по 8-10 вылетов. 13 января 1942 года началась Любанская операция по разгрому войск противника, вышедшего к Ладожскому озеру. 27 января в районе Мясного Бора оборона противника была прорвана, и войска 2-й ударной армии (Волховский фронт) устремились навстречу войскам Ленинградского фронта. Наступление затянулось до весны.
Техника утонула в ленинградских болотах, возникли трудности с боеприпасами, питанием для людей и фуражом для лошадей. 2-я ударная армия оказалась в окружении. Снабжение войск можно было осуществлять только по воздуху. Грузы сбрасывали с самолетов в ночное время на площадки, обозначенные кострами. Естественно, не все грузы падали точно на костры, часть относило на опушки леса и в болота. Было решено доставку груза производить с посадкой на территории окруженных войск. При отсутствии удобных посадочных площадок эту работу можно было выполнять только на самолетах У-2 с посадкой на проселочные дороги. Полеты с продовольствием и боеприпасами в окруженные подразделения 2-й ударной армии мы называли полетами в «Долину смерти». При каждом полете самолет дважды преодолевает мощный зенитный заслон по всему периметру окруженных войск. Немцы стреляют из автоматов и пулеметов, малокалиберных пушек «Эрликон», снаряды которых летят на высоту до двух тысяч метров. Кроме этого, на борьбу с нашими тихоходами фашисты выпускали истребители Mе-109, включали зенитные прожекторы.
Когда наш самолет попадал в полосу света, зенитный обстрел с земли прекращался, и истребители хладнокровно расстреливали наши беззащитные самолеты. Откровенно говоря, временами было жутко. Доставив груз в окружение и сдав его там под расписку (!), надо было постараться вылететь обратно в ту же ночь, потому что немцы круглосуточно вели обстрелы по площадям всех окруженных территорий. С наступлением белых ночей полеты во 2-ю армию становились исключительно опасными. Каждую ночь на аэродром не возвращались 2-3 экипажа. Ведь мы летали без парашютов, иногда без личного оружия с грузом на плоскостях, что значительно ухудшало аэродинамические качества наших «небесных тихоходов». Единственной защитой была «чугунная сковородка» под сиденьем – металлический щиток от трофейной машины, подложенный нашим заботливым борттехником.
Вот примеры прошлых событий. Тридцатый полет на боевое задание – бомбометание склада боеприпасов противника в районе станции Бабино (Октябрьская ж.д.). Ночь. По пути к цели отчетливо вижу на заснеженной дороге колонну машин противника, решаю одну из бомб оставить на обратный путь. Как задумано, на обратном пути прицельно сбрасываю припасенную бомбу на колонну противника. Одновременно, со взрывом бомбы, самолет оказывается в потоке трассирующих пуль с земли. Уклоняюсь влево и попадаю в полосу более интенсивного обстрела. По неопытности разворачиваюсь в сторону железнодорожной станции, серьезно защищенной зенитным огнем. Смотрю вперед, левее мотора, и с силой отклоняюсь в левую строну. Но странное дело: подсознательно оцениваю, куда падать, если собьют, с тем чтобы удобнее было перейти линию фронта. И только потом, после полета понимаю, что можно было быть убитым, не долетев до земли.
Или второй случай. Середина июля 1942 года. 2-я ударная армия прекратила сопротивление. Штаб разбит на три самостоятельные группы для выхода из окружения. Наш экипаж получает задание доставить партизанам, помогающим одной из групп, груз (питание для раций, продукты и боеприпасы). Груз надо сбросить на костры, расположенные по углам треугольника, в полпервого ночи в районе деревни Пятница. Десантные мешки с «посылкой» разместили вдоль фюзеляжа на плоскостях самолета. Концы узлов крепления выведены в мою кабину. На подходе к цели подвергаемся усиленному обстрелу, делаем несколько заходов на различных участках переднего края противника и своевременно выходим к намеченной цели. Но … костров нет.
На бреющем полете пролетаем над деревней. Темно, и только в последней усадьбе моргает фонарик. Проходим над деревней еще и еще. Огонек моргает, а костров на поляне нет. Мой напарник предлагает сбросить груз на деревню. Я – против. Ведь этим мы даем повод немцам заподозрить, что в деревне есть партизаны (получатели груза). Так после нескольких заходов на деревню мой напарник-пилот говорит: «Горючка вся. Выбирай площадку. Садимся». И вот тут опять вместо паники и страха заработало сознание. Мне удалось переубедить моего товарища не садиться в тылу противника, а постараться с набором высоты лететь в сторону фронта, с тем чтобы, если придется, падать на свою территорию или ближе к линии фронта, а затем при удобном случае перейти в расположение наших войск. Передовую мы перелетели, правда, пришлось садиться на запасной аэродром. Позже выяснилось, что незадолго до этого в деревне Пятница был пленен генерал Власов. Партизаны не могли выложить костры и принять наш груз. Только спокойная оценка сложившейся ситуации позволила нам выжить и в этот раз.
Во время бесед с молодежью часто слышал вопрос: «Было ли страшно на войне»? Вспоминая отдельные эпизоды военных лет и оценивая свое поведение при этом, я пришел к заключению, что страх есть не что иное, как реакция на опасность. У одного чувство страха вызывает паралич сознания, ослабление духовной устойчивости. И это крах. У другого опасность вызывает чувство боевого возбуждения, мобилизует умственные, духовные и физические силы, делает человека активным и находчивым. И это победа. Победа над собой, над страхом, а значит – и над врагом.
13 декабря 1942 года началась операция «Искра» с целью прорыва блокады южнее Ладожского озера. Эта операция закончилась успешно. 18 января 1943 года блокада была прорвана. В середине июля 1943 года наш экипаж участвовал в боях под Мгой и Синявино, затем в 1944 году в Новгород-Лужской операции и освобождении Новгорода. Позже мы участвовали в освобождении Эстонии. Долгожданную Победу встретили в городе Таллине…. Всего за время войны я совершил 700 успешных боевых вылетов, и все на Ленинградском фронте.
ЧТО ДУМАЛИ ВРАГИ О РУССКИХ СОЛДАТАХ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
(из писем, дневников и воспоминаний)
Здесь дух немецкого солдата, его храбрость, инициатива, самоотверженность боролись против отчаянного сопротивления противника, сила которого заключалась в благоприятной для него местности, в выносливости и невероятной стойкости русского солдата, усиленной железной системой принуждения советского режима. К тому же русские были мастерами быстро восстанавливать дороги. Войска русских всегда храбро сражались и иногда приносили невероятные жертвы.
/Фельдмаршал Эрих фон Манштейн/
Русские держались с неожиданной твердостью и упорством, даже когда их обходили и окружали. Этим они выигрывали время и стягивали для контрударов из глубины страны все новые и новые резервы, которые к тому же были сильнее, чем это предполагалось… противник показал совершенно невероятную способность к сопротивлению.
/Генерал Курт Типпельскирх/
Русский остается хорошим солдатом всюду и в любых условиях…
Полевая кухня, почти святыня в глазах солдат других армий, для русских является всего лишь приятной неожиданностью и они целыми днями и неделями могут обходиться без нее. Русский солдат вполне удовлетворяется пригоршней проса или риса, добавляя к ним то, что дает ему природа. Такая близость к природе объясняет способность русского стать как бы частью земли, буквально раствориться в ней. Солдат русской армии – непревзойденной мастер маскировки и самоокапывания, а также полевой фортификации…
Сила русского солдата объясняется его чрезвычайной близостью к природе. Для него просто не существует естественных препятствий: в непроходимом лесу, болотах и топях, в бездорожной степи всюду он чувствует себя как дома. Он переправляется через широкие реки на самых элементарных подручных средствах, он может повсюду проложить дороги. В несколько дней русские строят многокилометровые гати через непроходимые болота.
/Генерал фон Меллентин/
Широко и умело задуманные операции Красной армии приводили к многочисленным окружениям немецких частей и уничтожению тех из них, которые сопротивлялись
/Генерал О.фон Лаш/
Их командиры моментально усвоили уроки первых поражений и в короткий срок стали действовать на удивление эффективно
/Генерал-фельмаршал Г.фон Клейст/
То, что солдаты Красной Армии продолжали сражаться в самых безнадежных ситуациях, совершенно не заботясь о собственной жизни, можно в значительной степени приписать храброму поведению комиссаров.
Разница между Российской Императорской Армией в годы Первой мировой войны и Красной Армией даже в самые первые дни германского вторжения была просто колоссальной. Если в прошлой войне русская армия сражалась как более или менее аморфная масса, малоподвижная, лишенная индивидуальностей, духовный подъем, вызванный идеями коммунизма, начал сказываться уже летом 1941 года.
/Генерал Эрих Раус/
Многие из наших руководителей сильно недооценили нового противника. Это произошло отчасти потому, что они не знали ни русского народа, ни тем более русского солдата. Некоторые наши военачальники в течение всей Первой мировой войны находились на Западном фронте и никогда не воевали на Востоке, поэтому они не имели ни малейшего представления о географических условиях России и стойкости русского солдата, но в то же время игнорировали неоднократные предостережения видных военных специалистов по России…
Поведение русских войск, даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей
/Генерал Блюментрит/
Йозеф Геббельс
«Храбрость — это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся»
Генерал-полковник (позднее — фельдмаршал) фон Клейст
«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой. Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость… »
Генерал фон Манштейн (тоже будущий фельдмаршал)
«Часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».
Дневник генерала Гальдера
«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». (Запись от 24 июня.) «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т.п. в плен сдаются немногие». (29 июня.) «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных». (4 июля.)
Фельдмаршал Браухич (июль 1941 года)
«Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник»
Командир 41-го танкового корпуса вермахта генералом Райнгарт
«Примерно сотня наших танков, из которых около трети были T-IV, заняли исходные позиции для нанесения контрудара. С трех сторон мы вели огонь по железным монстрам русских, но все было тщетно…
Эшелонированные по фронту и в глубину русские гиганты подходили все ближе и ближе. Один из них приблизился к нашему танку, безнадежно увязшему в болотистом пруду. Безо всякого колебания черный монстр проехался по танку и вдавил его гусеницами в грязь.
В этот момент прибыла 150-мм гаубица. Пока командир артиллеристов предупреждал о приближении танков противника, орудие открыло огонь, но опять-таки безрезультатно.
Один из советских танков приблизился к гаубице на 100 метров. Артиллеристы открыли по нему огонь прямой наводкой и добились попадания — все равно, что молния ударила. Танк остановился. «Мы подбили его», — облегченно вздохнули артиллеристы. Вдруг кто-то из расчета орудия истошно завопил: «Он опять поехал!» Действительно, танк ожил и начал приближаться к орудию. Еще минута, и блестящие металлом гусеницы танка словно игрушку впечатали гаубицу в землю. Расправившись с орудием, танк продолжил путь как ни в чем не бывало».
Начальник штаба 4-ой армии вермахта генерал Гюнтер Блюментрит
«Для европейца, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными… Ужас усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой. Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах».
«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми. Они всегда пытались прорваться на восток… Наше окружение русских редко бывало успешным».